Врата Войны
Шрифт:
— Здравствуйте, Николай, — сказала я ему, приветливо улыбнувшись, — я вижу, что в вашей судьбе наступили те самые перемены, на которые вы рассчитывали — и, поверьте, очень рада за вас.
— Да, фройляйн Марин, — ответил он мне, — у меня все благополучно, я стараюсь, и начальство меня ценит. А теперь извините, мне нужно идти, а то я опоздаю.
Ну вот, стоило мне почувствовать интерес к этому мужчине, как он бежит от меня сломя голову, прикрываясь своей работой. Нет, конечно, опаздывать ему ни в коем случае не стоит, но своим шестым женским чувством я ощущала, что никуда он не опаздывал, а просто бежал и бежал, при этом как раз от меня. Обидно же, понимаешь — как говорил товарищ Саахов. Неужели я стала такая страшная, что теперь от меня бегают симпатичные мужчины? Резко обернувшись, я вдруг увидела, что с другого конца коридора
Тогда же и там же.
Николай Шульц, переводчик и кандидат в добровольные переселенцы.
Ну вот, все хотя бы немного наладилось. И вот начинается снова… Можно сказать, что я влюбился в фройляйн Марин с первого взгляда, потом постарался о ней забыть, приняв предложение, от которого нельзя отказаться, и отдавшись работе. И вдруг эта роковая девушка снова встречается на моем пути, и я вынужден бежать от нее и ее улыбки. Ведь кто такой я — человек без родины, места жительства и даже определенных убеждений. И кто она — успешная и красивая, как рождественская игрушка, журналистка, у которой множество друзей и подру, г и наверняка есть тот единственный друг, которому она будет отдана навеки. Поэтому я должен делать то, для чего мы немцы и созданы — то есть работать, работать и еще раз работать! И может быть, тогда когда-нибудь я и сумею очаровать девушку, хоть немного похожую на фройляйн Марин, и быть с ней счастливым.
22 августа 1941 года. 10:05. Смоленская область, райцентр Гжатск (Гагарин), штаб Резервного фронта.
Маршал Шапошников свалился в штаб внезапно, как снег в июне. Генерал армии Жуков, натура до невозможности живая и деятельная, на должности командующего на две трети бездельничающего Резервного фронта чувствовал себя откровенно плохо. Нет, он не запил и не пошел по бабам — для такого человека это было бы примитивно. Он нашел себе другое занятие и долбился, как дятел, в Ельнинский выступ противника. Фактически те же удары растопыренными пальцами, как у Тимошенко, только вид сбоку.
При встрече маршал достал из нагрудного кармана письменный приказ, подписанный им самим и товарищем Сталиным, и вручил его Жукову.
— Товарищ Жуков, — сказал он, — собирайтесь, товарищ Сталин и Ставка нашли для вас другую, более подходящую вашему темпераменту должность.
Обалдевший Жуков, быть может, быть впервые в жизни, бледнел, краснел и не знал, что сказать, ибо первый раз после Халкин-Гола, где он стал героем и знаменитостью, его перемещали так внезапно, без всяких намеков и предупреждений. Сначала генерал армии подумал о своем возможном аресте, но потом решил, что Шапошников так мараться не будет. Берия или, лучше всего, Мехлис — это совсем другое дело, а Шапошников — нет.
«Быть может, и в самом деле новое назначение?» — подумал Жуков, разворачивая приказ. И точно — над знаменитой не менее, чем трубка с усами, подписью И. Ст. значились слова: «…назначить командующим Брянским фронтом». Дата, печать, подпись Сталина, подпись Шапошникова.
Значит так, Георгий Константинович, — произнес маршал Шапошников, — товарищ Сталин приказал ввести тебя в дело как можно скорее. Но ты не просто назначаешься командующим Брянским фронтом. Вся суть в том, с кем тебе при этом придется взаимодействовать. Вот смотри.
С этими словами он вытащил из своего портфеля карту (сестру той карты, что осталась в кабинете у Сталина) и расстелил ее на столе. Жуков склонился над этой картой, внимательно ее изучая, потом вопросительно посмотрел на Шапошникова.
— Что это за хрень, Борис Михайлович? — стараясь казаться равнодушным, произнес он.
— Это не хрень, Георгий Константинович, —
— Зато у нас обычной пехоты хоть отбавляй, — проворчал Жуков, — считай, что кроме нее ничего и нет. Танки или старые, или ломаются чуть что, чини их потом. Артиллерия вечно без тягачей и почти без снарядов. О моторизованной пехоте я вообще молчу, вся она ходит на врага собственными ножками, и при этом совсем не жалуется, потому что грузовики, на которых ее перевозят, способны пройти только по шоссе.
— Вот именно, Георгий Константинович — кивнул Шапошников, — поэтому в район, который заняли потомки, перекрывая немцам путь на юг, сейчас подтягиваются передаваемые в состав Брянского фронта дивизии 26-й и 38-й армий. Задача, которую ставят тебе ставка и товарищ Сталин, очень проста. На первом этапе, действуя тем, что есть из наших резервов и арсенала потомков, ты должен будешь стабилизировать фронт по указанной здесь линии. На втором этапе, накопив в резерве наши стрелковые соединения и ударные части потомков ударить на север в направлении Смоленска, после чего главные немецкие ударные группировки окажутся у нас в окружении. Задача ясна, Георгий Константинович?
— Ясна, Борис Михайлович, — кивнул окончательно повеселевший Жуков, которому не терпелось начать претворять эти планы в жизнь. А дальше, как говорил Наполеон — бой покажет.
Оставив Жукова сдавать дела заместителю, маршал Шапошников выехал в Вязьму, где на аэродроме «Двоевка» его уже ждал транспортный ПС-84 и истребители сопровождения. В штаб Брянского фронта он заглядывать не будет, Жуков там справится самостоятельно, а сразу же направится к потомкам, чтобы как можно скорее отправиться в XXI век и подписать тот договор, о котором они говорили с товарищем Сталиным.
22 августа 1941 года. 11:45. Третий Рейх, Восточная Пруссия, Ставка Гитлера «Вольфшанце».
Таким своего любимого фюрера секретарши еще ни разу не видели. Он выл, пуская изо рта пену, как бешеный катался по ковру, в минуты просветления на все лады костеря бездарных генералов, которые не могут даже в точности исполнять его, фюрера, указания. Еще бы — в течении одного утра до припадочного фюрера дошли сразу два, точнее три, пренеприятнейших известия.
Первой горькой пилюлей была изрядно подзадержавшаяся новость о разгроме двадцать четвертого моторизованного корпуса и пленении русскими его командира. Затем Гитлер узнал о «рославльском погроме» и исчезновении фельдмаршала фон Клюге, и в самом конце, ближе к полудню, адмирал Канарис притащил фюреру известие, какое можно было сравнить только с дохлой крысой, которую притаскивает домой кот, донельзя довольный собой и своей работой. Этой крысой было известие о появлении «потомков» и, следовательно, о том, что Германия в другой истории эту войну уже проиграла и непременно проиграет ее здесь, потому что соотношение сил совсем не в ее пользу.
Канарису, кстати, первому и досталось от разъяренного фюрера германской нации.
— Скажите мне, что с той стороны притащили ваши люди, — орал Гитлер на своего начальника военной разведки, — быть может, тяжелый танк, боевой истребитель или химическую формулу новой взрывчатки? Нет! Они приволокли какую-то дрянь, гражданский автомобиль и кучу игрушек, не обладающих никаким военным потенциалом. Понятно, почему Германия проиграет войну… А проиграет она ее только потому, что мои генералы — это сборище тупиц, не способных в точности исполнить даже простейшие гениальные указания их вождя. Идите вон, Канарис, и принесите мне что-нибудь по-настоящему ценное. Задействуйте все свои возможности, но найдите мне то, что позволит переломить ход битвы. А теперь проваливайте, Вильгельм, и не мозольте мне глаза!