Вредная терапия. Почему дети не взрослеют
Шрифт:
Мне было двадцать восемь лет, я недавно окончила юрфак, и теперь передо мной стояла неприятная задача – начать делать адвокатскую карьеру. Я не находила себе места. С одной стороны, у моего молодого человека был бизнес в Лос-Анджелесе. Если я хотела, чтобы у нас с ним все получилось, нужно было менять дислокацию.
Но с другой стороны, я знала, что в этой новой жизни – его жизни – я могу легко сойти с ума. Моя лучшая подруга, Ванесса, осталась в Вашингтоне. И поскольку мы обе устроились в адвокатские конторы, на телефонное общение в новых условиях – ненормированное рабочее время и невозможная разница часовых поясов – рассчитывать не приходилось. Мне нужен был человек, с которым я могла бы делиться своими тревогами и переживаниями, не выбиваясь из графика. Мне была нужна дублерша Ванессы, доступная для бесед каждый четверг в восемнадцать ноль-ноль. И впервые в жизни я могла себе ее позволить. Я обратилась к платному психотерапевту.
Каждую неделю, на протяжении всех пятидесяти минут “терапевтического часа”, я пользовалась ее безраздельным вниманием. Если ей надоедало слушать одни и те же жалобы, она ничем не давала это понять. Она была профессионалом. В ее
Она помогла мне убедиться, что я не такая уж и плохая. В большинстве проблем был виноват кто-то другой. Выяснилось, что многие люди из моего окружения были хуже, чем я думала! Вдвоем мы от души раздавали им диагнозы. Например, кто мог знать, что у такого количества моих родных – нарциссическое расстройство личности? Все это сильно согревало мне душу. За короткий срок мой психотерапевт превратилась в высокооплачиваемую подругу, которая соглашалась со мной почти во всем и любила перемыть косточки людям, которых мы обе (в каком-то смысле) хорошо знали.
У меня выдался отличный год. Мой молодой человек сделал предложение – я согласилась. Но вдруг, за месяц до назначенного дня свадьбы, мой терапевт ошарашила меня новостью: “Я не уверена, что вы оба готовы к браку. Наверное, нам нужно еще немного поработать”.
Я будто с разбега врезалась в стеклянную дверь – такие это были для меня шок и замешательство. В моих глазах она была женщиной невероятных достоинств: как минимум пятнадцатилетнее преимущество в возрасте, докторская степень по психологии и, судя по всему, многолетний крепкий брак. Пару раз она вскользь упоминала, что никогда не пропускает занятия по пилатесу. А однажды перед сеансом я застала ее сидящей за ее безупречно чистым столом и аккуратно поглощающей протеиновый батончик, который она перед тем столь же аккуратно развернула: я не могла не любоваться ее образцовым самообладанием, тем, какое достоинство она сумела привнести в этот довольно дурацкий способ современного питания. Наверное, ее заявление должно было спровоцировать у меня кризис – но почему-то этого не произошло. Несмотря на всю свою профессиональную подготовку, она все же была человеком, то есть ей тоже было свойственно ошибаться. Я, которая уже смогла самостоятельно перебраться из одного конца страны в другой и наладить новую жизнь, теперь не сомневалась: с вердиктом ее я не согласна, и разрешения у нее я тоже спрашивать не намерена. Я оставила ей голосовое сообщение, в котором выражала благодарность за всю ее помощь. Но, добавила я, пока что я собираюсь сделать перерыв.
По прошествии нескольких лет счастливого замужества я решила походить к ней снова. Потом, примерно в течение года, пробовала сеансы с психоаналитиком. Мой опыт общения с психотерапевтами был разнообразен: в диапазоне от поучительного до обескураживающего. Изредка он даже бывал увлекательным. Возможность прийти на сеанс и еще немного разобраться в том, как работает моя собственная голова, не раз оказывалась мне полезной, и довольно часто я получала от этого удовольствие.
Когда я соглашалась со своим терапевтом, я этого не скрывала. Когда была не согласна – мы обсуждали и это. А когда чувствовала, что пора положить конец нашим встречам, я так и делала. Иначе говоря: проходя психотерапию, я вела себя как взрослый человек. Я достаточно поплавала в бурном житейском море, чтобы обрести некоторое самопонимание, некоторое самоуважение и некоторое представление об адекватности собственного мировосприятия. При случае я вполне была способна возвысить свой голос: “По-моему, у вас создалось неверное впечатление”. Или: “Вам не кажется, что мы взваливаем на мою маму слишком большую ответственность?” Или даже: “Я решила, что хочу прекратить терапию”.
У детей и подростков, как правило, нет достаточных навыков, чтобы говорить такие вещи. В общении ребенка с психотерапевтом слишком велик дисбаланс сил. Ведь дети и подростки пока только обживаются в собственном “я”. Они не могут указывать терапевту на ошибки в его интерпретации событий или в его рекомендациях. Они не могут аргументированно возражать против мнений, которые он высказывает по поводу их семьи или их самих, потому что у них нет архимедовой точки опоры: планета их жизненного опыта еще слишком мала.
Несмотря на все это, родители моего поколения отправляют свое потомство к психотерапевтам в немыслимых количествах, часто просто для профилактики. Мне встречались матери, которые обращались к психотерапевтам, чтобы те помогли их детям адаптироваться в старших группах детского сада или пережить смерть любимого кота. Одна мама рассказала мне, что “подписалась” на терапию заранее, как только две ее дочери пошли в среднюю школу. “Чтобы им было с кем поговорить обо всем том, что я не хотела обсуждать со своей мамой”.
Несколько мам подростков, не прямыми словами, но вполне ясно признались мне, что обратились к психотерапевту для надзора за мыслями и чувствами своего вечно насупленного ребенка. “Психотерапевт не пересказывает мне слово в слово их разговоры с дочкой, – заверяли меня эти женщины, – но в целом дает понять, как идут дела – нормально или нет”. А время от времени, как я поняла, терапевты передавали мамам и более конкретную информацию, выуженную из маленького пленника.
Если вам кажется, что “психотерапия” здесь понимается как-то уж слишком широко, то во многом это заслуга профессии. Например, Американская академия детской и подростковой психиатрии вместо четкого определения предлагает нам тавтологию. Что такое “психотерапия”? “Форма психиатрического лечения, предполагающая терапевтические беседы и иное взаимодействие между терапевтом и ребенком или его семьей” [11] . В словаре Американской психологической ассоциации то же самое масло масляное: “любая психологическая услуга, предоставляемая обученным специалистом” [12] .
11
Другими
12
Полное определение в словаре Американской психологической ассоциации: “психотерапия, сущ.: любая психологическая услуга, предоставляемая обученным специалистом, которая использует в основном различные формы вербального и невербального общения для оценки, диагностики и лечения нарушений в области эмоциональных реакций, мыслительной деятельности и поведения. Объектами психотерапии могут быть отдельные лица, пары (см. парная терапия), семьи (см. семейная терапия) или члены группы (см. групповая терапия). Несмотря на существование многочисленных видов психотерапии, в целом они делятся на четыре основных категории: психодинамическая психотерапия, когнитивная, или поведенческая, терапия, гуманистическая терапия и интегративная психотерапия. Психотерапевт – лицо, прошедшее профессиональную подготовку и получившее лицензию (в Соединенных Штатах выдаваемую специальным органом в правительстве штата) на лечение психических, эмоциональных и поведенческих расстройств психологическими средствами. Это лицо может быть клиническим психологом, психиатром, консультантом, социальным работником или психиатрической медсестрой. Варианты названия: терапия, разговорная терапия; психотерапевтический, прил”.. APA Dictionary of Psychology, по состоянию на 28.07.2023, https://dictionary.apa.org/psychotherapy. Если у вас голова еще не пошла кругом от определений, АПА определяет терапевта как “лицо, обученное одному или нескольким типам терапии и практикующее их для лечения психических и физических расстройств или заболеваний”.
Что такое “часы”? Устройство для измерения времени. Что такое “время”? То, что измеряют часы. При таком подходе “терапией” можно назвать вообще любую беседу между терапевтом и пациентом. С другой стороны, суть-то вполне понятна: это разговоры о чувствах и личных проблемах под видом медицины.
Родители часто исходят из того, что психотерапия под началом специалиста, искренне желающего помочь ребенку, может пойти только на пользу его, ребенка, эмоциональному развитию. Это большая ошибка. Как любое вмешательство, потенциально способное помочь, терапия способна и навредить.
Каждый раз, когда пациент приходит к врачу, он подвергает себя риску [13] . Иногда источником риска является некомпетентность врача. Пациент ложится в больницу, чтобы удалить почку, а хирург удаляет другую. (Такие “хирургические вмешательства ошибочной локализации” случаются чаще, чем вы думаете [14] .) Еще бывает небрежность: когда хирург упустил из виду какой-нибудь зажим или тампон и зашил их в брюшной полости пациента.
13
Предотвратимые врачебные ошибки в больницах происходят с шокирующей частотой и, по текущим оценкам, ежегодно являются причиной четырехсот тысяч эпизодов врачебного вреда. См.: James, John T. “A New, Evidence-Based Estimate of Patient Harms Associated with Hospital Care”. Journal of Personal Safety (сентябрь 2013), https://ppubmed.ncbi.nlm.nih.gov/23860193.
14
Perlow, David L. “Surgeons Sometimes Operate on the Wrong Body Part. There’s an Easy Fix”. Washington Post, 19.11.2021, www.washingtonpost.com/outlook/surgeons-sometimes-operate-on-the-wrong-body-part-theres-an-easy-fix/2021/11/19/c690ef94–4889-11ec-95dc-5f2a96e00fa3_story.html; см. также: Page, Leigh. “Doctors Doing Wrong-Site Surgery: Why Is It Still Happening”. WebMD, 30.09.2021, https://www.the-hospitalist.org/hospitalist/article/246847/mixed-topics/mds-doing-wrong-site-surgery-why-it-still-happening.