Времена года
Шрифт:
— Не заперто! Входите! — громко крикнул Матэ, не поворачиваясь в сторону калитки; ее все равно не было видно за свежей густой зеленью. Заскрипела и захлопнулась калитка, и Матэ сквозь зелень кустов разглядел фигуру приближающегося к нему мужчины. Это был Крюгер. Не двигаясь с места, Матэ смотрел на Крюгера. От удивления он даже не ответил на приветствие. Смотрел и думал: «Зачем он сюда пришел? Когда я последний раз вспоминал о нем, я решил, что нас больше ничто не связывает».
А Крюгер, не дойдя до Матэ нескольких шагов, остановился. «Сердцем мне очень хочется тебя обнять, но руки почему-то стали такими тяжелыми, что не могут даже пошевелиться», — думал Крюгер. Но
— Я приехал по поводу твоих писем.
Матэ вздрогнул, но ничего не ответил, опустив глаза.
За то время, пока они не виделись, Крюгер сильно изменился. Прежним остался только печальный взгляд его голубых глаз, такой же печальный, каким был, когда Крюгер приехал и сообщил Матэ о своей женитьбе.
— В ЦК партии принято постановление о пересмотре всех таких дел.
Матэ молчал. Он ждал от Крюгера таких слов, от которых все станет ясным и понятным. И вдруг он ни с того ни с сего разрыдался.
Крюгер растерялся, почувствовав себя совершенно беспомощным. Ему было больно видеть, как Матэ вытирает кулаками глаза. Он не знал, что нужно делать в таких случаях, и чувствовал свою полную беспомощность.
— Ну довольно, возьми себя в руки, — наконец с трудом выговорил Крюгер.
Матэ поднял голову, однако взгляд его был направлен куда-то вдаль, в сторону сада.
— Ничего я тебе не скажу. Не верю я теперь твоим словам.
Крюгер чувствовал, что это вовсе не он, а совершенно другой человек стоит в растерянности перед Матэ и время от времени вскидывает голову, словно плывет по бурному морю.
«Спрошу, хочет ли он мне еще что-нибудь сказать, и уйду в дом», — подумал Матэ. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул, словно готовился к чему-то ответственному. Лицо его покрылось мелкими капельками пота. Страстное желание знать правду заслонило собой и боль и чувство гордости. Перед глазами возникла фигура Магды с выражением вины на лице, затем появились мать с выцветшими старческими глазами и сестренки в платьицах с оборками, словно они собрались на школьный праздник.
— Заходи в дом, — проговорил наконец Матэ после затянувшейся паузы.
В комнате Крюгер в своем темном гражданском костюме показался ему еще ниже ростом и совсем беспомощным. Он был похож на простого служащего. Сразу же сел к столу, как обычно делал раньше. Отодвинул в сторону стеклянную вазу, купленную отцом Матэ на ярмарке еще во время войны. Казалось, он был готов напрямик объяснить цель своего прихода, но молчал. Матэ встал и, сдвинув в сторону постель, присел на край кровати, ожидая, что ему скажет Крюгер.
— Я пришел... — начал было Крюгер, не отводя взгляда от стола.
Матэ молчал. Он был абсолютно спокоен, чувствуя, что пользы от этой встречи с Крюгером будет мало.
— Если хочешь, ты можешь получить должность директора, — сказал Крюгер.
— Я?
— За этим я и приехал.
— Я могу стать директором, если захочу?
— Да, директором.
— Крюгер, я никогда в жизни не был никаким директором.
— А теперь будешь, если захочешь.
— Где? — спросил Матэ, чувствуя, как судорога сжимает ему горло.
— Это уж как ты выберешь, — сказал Крюгер и взглянул Матэ прямо в лицо, надеясь, что самое трудное в этом разговоре уже позади. — В городе Айка есть небольшой металлический завод, на котором трудится двести рабочих. Заводик сам по себе небольшой, но неплохо справляется с планом. В Сольноке можешь работать в транспортном предприятии, а в Веспреме — руководить работой деревообрабатывающего комбината, который из этих трех предприятий является самым крупным.
Матэ печально посмотрел
— Но я не разбираюсь ни в одной из перечисленных отраслей.
— Научишься.
— Не стану я этому учиться, Крюгер, — печально покачал головой Матэ.
Тон, каким Матэ произнес эту фразу, сказал Крюгеру все.
— От этого ты не откажешься.
— А почему бы и нет?
— А потому, что сейчас речь идет о том, каким из трех предприятий ты согласен руководить, а не о том, согласен ты вообще или не согласен. Надеюсь, ты меня правильно понял?
— Понять-то понял, но предложение твое отвергаю.
— Что с тобой?
— Ничего. Сейчас со мной все в порядке. Видишь ли, я мог бы тебе сказать, что люблю и всегда любил работать на шахте. Ты это хорошо знаешь, так как было время, когда нам обоим нравилось там работать.
— Верно, мне тоже нравилось на шахте, и я этого не забыл, — согласился Крюгер.
— И ты, и я... Видишь ли, Крюгер, могу тебе сказать, что шахтеры очень хорошо относятся ко мне, все равно как к брату. Я работаю в меру своих сил и способностей. Неплохо зарабатываю, жаловаться мне не на что, большего мне не нужно. И на содержание ребенка хватает, и на ремонт дома, и на себя самого, да и запросы у меня скромные. Я, как ты знаешь, никогда за деньгами не гнался... И на половину такой зарплаты вполне мог бы прожить. Шахтеры меня уважают. Вот взгляни на стену. Видишь почетную грамоту стахановца?! Меня наградили ею два месяца назад. По ней можешь судить, что я доволен своей работой и мной довольны, а если бы мне еще сказали правду по поводу прошлого, извинились бы передо мной за старую несправедливость, я был бы просто счастлив. Но ты ко мне приехал совсем не для того, чтобы сказать: «Знаешь, дружище, сейчас всем нам ясно, что ты ни в чем не виноват. По отношению к тебе была совершена несправедливость... И пришло время сказать тебе об этом». Но ты приехал вовсе не для этого, а только для того, чтобы предложить мне стать директором одного из трех предприятий. Но, пойми меня, Крюгер, я вовсе не для этого писал письмо в обком и в Будапешт, чтобы меня назначили директором! Я, Крюгер, и после случившегося остался честным коммунистом, для которого самое главное заключается в правде. Своим предложением стать директором предприятия ты мне голову не закружишь и с моих позиций не собьешь. Если ты это поймешь, то не станешь удивляться, почему я отказываюсь принять твое предложение. Я хочу остаться здесь, в этом городе, на этой шахте и отнюдь не директором. Ни в коем случае...
Все время, пока говорил Матэ, Крюгер молчал, временами дотрагиваясь до стеклянной вазы.
Крюгеру хотелось сказать Матэ: «Ты, Матэ, сейчас кое-чего не понимаешь. Не понимаешь, что до полной реабилитации осталось немного. Положение сейчас особенное, нужно набраться терпения и еще немного подождать». Но, зная Матэ, он понимал, что эти слова сейчас ничего не изменят. Поэтому он молча выслушал Матэ и вымолвил:
— Я тебя понимаю...
Уходя, он хотел обнять Матэ, как делал это раньше, но Матэ каким-то неуловимым жестом отстранил его.
Матэ видел в окно, как Крюгер медленно шел к калитке. И вдруг ему стало стыдно за себя. Он подумал: «Ничего плохого Крюгер мне не сделал. Да и вообще ко всей этой истории он, собственно, не имеет никакого отношения...»
После визита Крюгера Матэ несколько успокоился. Постепенно, день за днем, он отходил все больше и больше, словно оттаивал после долгой заморозки. Теперь, замечая в саду скворца, он радовался, улыбкой отвечал, когда с ним здоровались знакомые.
А 20 октября 1956 года почтальон принес ему телеграмму: