Времена года
Шрифт:
В голове у Матэ засели слова Амбруша, что в этом случае самое главное не открывать глаза и не шевелиться. Матэ дважды приоткрывал на миг глаза, когда с него стаскивали китель и брюки. К счастью, санитары ничего не заметили.
Ночью в комнату, где лежал Матэ, кто-то вошел. Пройдя между кроватями тяжелой походкой, вошедший остановился возле койки Матэ.
«Это, наверное, мой ротный», — подумал Матэ, волнуясь, но он ошибся.
Утром он снова разыграл сцену беспамятства. Что будет с ним дальше, когда врачи как следует осмотрят его, Матэ не знал. Он боялся, что больше не сможет притворяться. Какие только мысли не приходили
Иногда он мысленно переносился в далекое детство, видел себя на футбольной площадке, где он ловко гонял мяч по полю, сидел в раздевалке на собраниях команды, когда управляющий шахтой, раскачиваясь на плетеном стуле, сообщал им состав игроков на воскресный матч, а потом вдруг спрашивал:
— Ребята, кто из вас скажет, где находится остров Мальта, тот получит от меня две сигареты. Тот, кто назовет мне все рудничные газы, получит пять сигарет.
Матэ подавал большие надежды в футболе, однако стать профессиональным игроком он не мечтал. А однажды к ним пришел настоящий тренер. Весь вечер он просидел у них в кухне, обещая сделать из Матэ второго Женгелера. Матэ смущенно слушал тренера, думая о том, что он вот уже который день работает в шахте, стоя по колено в селитряном растворе. И если он сейчас снимет ботинки и покажет тренеру ноги, то тот просто назовет его конченым человеком.
Не умея как следует объясниться, Матэ напрямик сказал тренеру:
— Ни в какие профессионалы я не пойду, господин тренер!
И вот сейчас, лежа среди раненых и обмороженных солдат, дыша тяжелым спертым воздухом, он все чаще и чаще вспоминал мирную жизнь, в которой не было ни контуженых, ни раненых, ни обмороженных, в которой люди не жили одним днем или часом, как это бывает на фронте.
Новый воздушный налет противника не был для Матэ неожиданностью: в глубине души он ждал его. Утром гитлеровцы подожгли несколько пустых складов. Горела стоявшая неподалеку от школы церковь, которую в прифронтовых условиях использовали как складское помещение для хранения зерна. Въедливый запах горелого хлеба проник и в школу.
Раненые, которые могли вставать, выглядывали в окна, чтобы получше видеть пожар. Но таких было немного. Обмороженные только и говорили, что об ампутациях.
На этот раз самолеты русских появились с запада. Сначала они бомбили станцию. Грохот стоял невообразимый. Санитары носились по комнатам и кричали, стараясь успокоить раненых:
— Не паникуйте! Мы всех сведем в убежище!
Первыми унесли в убежище четырех тяжелораненых, которые лежали ближе к двери. Матэ лежал с закрытыми глазами, зная, что если самолеты будут бомбить и школу, где лежали они, то живым отсюда никто не выберется. Раненые подняли настоящий вой. Санитары не успевали сносить на носилках вниз новых раненых. Те, кто не мог самостоятельно двигаться, лежали и испуганно смотрели прямо перед собой. Несколько человек истерично рыдали, некоторые молились, чтобы санитары поскорее снесли в убежище и их.
Смерть была где-то рядом. Матэ так близко еще никогда не чувствовал ее присутствия.
«Лишь бы пронесло! Лишь бы пронесло! — шептал он про себя. От испуга и переживаний судорога свела ему желудок, голова закружилась. — Неужели мне суждено погибнуть сейчас, в двадцать лет! Вот вскочу на ноги и помчусь куда глаза глядят!» Но в тот же миг внутренний голос зашептал ему: «Ты останешься на своем месте. Ты сам выбрал этот путь.
На следующий день Матэ положили на повозку и куда-то повезли. Над дорогой, которая была забита отступающими войсками, несколько раз в день появлялись самолеты противника. Они сбрасывали бомбы, чтобы помешать отступающим войскам выйти из-под удара. Во время одного такого налета, было это уже под вечер, Матэ вдруг почувствовал резкую боль в руке. Сразу стало тепло-тепло.
«Боже мой, завтра же Новый год!» — мелькнула в голове мысль. Больше Матэ ничего не помнил: он потерял сознание. Очнулся в подвале, где горела карбидная лампа. Ужасно захотелось на солнечный свет.
«Наш капитан, конечно, не пережил этого ада. В лучшем случае он попал в плен, но мне во что бы то ни стало нужно попасть домой», — думал Матэ.
Врач-лейтенант подошел к Матэ, потрогал перевязанную руку.
— Этак и заражение крови может быть, — сказал он и стал разматывать бинт.
Матэ побледнел, увидев свою опухшую руку, по которой разлилась нездоровая синева.
— Отрежете? — с ужасом спросил он.
— Пока еще неизвестно, — ответил лейтенант, внимательно ощупывая руку. Затем ее снова забинтовали, а Матэ сделали два укола. Рана под свежими бинтами начала саднить.
— Скажите, что будет с моей рукой? — глухо спросил Матэ.
Лейтенант сделал неопределенный жест и сказал:
— Я ведь не бог.
Матэ смотрел вслед уходящему доктору, пока тот не скрылся за дверью. На соседней койке лежал унтер, судьба которого уже была ясна: у него были отморожены обе ноги, и он ждал ампутации.
— Не разрешай отрезать руку, — шепнул он Матэ, протягивая ему пол-лимона.
— Не дам, — простонал Матэ, чувствуя, как лицо покрывается каплями пота.
После обеда в подвал спустился начальник госпиталя — полковник лет пятидесяти. За ним шел старший лейтенант — артиллерист. Сделав несколько шагов вперед, артиллерист начал читать приказ по армии. Читал он без всякого воодушевления, усталым голосом, словно это был не приказ, а завещание:
— «...личный состав Второй венгерской армий, за исключением немногих, кто остался верен присяге и воинскому долгу, не выполнил того, чего все мы от него ожидали. Противник значительно превосходит нас в силах, но, если бы наши войска оставили свои позиции, честно выполняя свой долг, это было бы только несчастьем, а не позором. Но то позорное бегство, свидетелями которого мы явились, уронило наш престиж в глазах наших германских союзников и всего отечества. И не без причины.
Каждый из вас должен твердо запомнить, что ни болезнь, ни ранение, ни обморожение не дают вам права покидать позиции. Каждый солдат должен оставаться на своем месте до тех пор, пока не выздоровеет или не погибнет. Я требую навести в войсках строгий порядок и железную дисциплину! Навести любыми средствами, невзирая на должности и звания! Тот, кто отказывается выполнять мои приказы, не имеет права на жизнь, так как покрывает нас позором. Все солдаты и офицеры, включая высокопоставленных начальников, остаются на своих местах до тех пор, пока не получат моего личного приказа на оставление позиций.