Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III
Шрифт:
Дня через два ученые представились курфюрсту и, сообщив ему о виденных ими чудесах, поднесли оба слитка работы графа Каэтани.
— Вам верю, — сказал Фридрих III, — но не верю глазам! Непостижимо!..
Слава графа Каэтани росла не по дням, а по часам.
В январе 1700 года он имел честь быть представленным курфюрсту, принявшему его необыкновенно благосклонно и в короткое время привязавшемуся к графу всей душой. Та чарующая сила, которая сблизила курфюрста с итальянцем, заключалась не в уме, не в даровании последнего; силу эту называют златолюбием, а эта страсть способна привязать человека к человеку сильнее всякой любви и дружбы. Фаворитки и временщики, предававшие себя высоким своим покровителям и покровительницам,
Весной того же 1700 года по повелению курфюрста в одной из комнат нижнего этажа его дворца начались переделки и поправки. Перестилали пол, перекладывали стены, ставили огромную печь особенного устройства по рисунку графа Каэтани. Работами распоряжался Антонио Беллуна, страшно умничавший и покрикивавший на рабочих; курфюрст изредка и сам заходил посмотреть на работы и с удовольствием потирал руки по мере их приближения к концу. Месяца два граф Каэтани не приступал к алхимическим занятиям, чтобы дать время смазке печи обсохнуть, а в августе перебрался в это помещение. На устройство лаборатории курфюрст пожертвовал несколько тысяч талеров, но не обратил внимание на эту издержку, в твердой уверенности, что она возвратится сторицею. За ней, однако же, последовала другая, значительнейшая. Каэтани объявил курфюрсту, что ему необходимо запастись материалами для златоделия, а на материалы потребны деньги. По смете, составленной алхимиком, на путевые издержки Антонио и на покупки потребно было не менее 10 000 талеров. Можно ли было задумываться над подобной безделицей, когда дело шло о миллионах? И 10 000 были беспрекословно вручены графу Каэтани. Антонио уехал и месяца через три возвратился с всевозможными материалами, купленными чуть не за тридесять земель. Работы начались.
Несмотря на убедительные просьбы Галле присутствовать во время алхимических занятий Каэтани, хоть в качестве истопника, — ему было отказано; кроме Антонио, граф Каэтани в иных помощниках не нуждался и даже курфюрста встречал не совсем любезно, когда тот заходил в лабораторию. С утра и до ночи, а иногда и ночью яркий огонь пылал в печи, и там плавились в тиглях разные металлы, пережигали кости животных, растения, дерева. Три месяца продолжалась эта работа, наконец, в одно прекрасное октябрьское утро граф Каэтани доложил курфюрсту, что им добыто белого и красного порошка в количестве, достаточном для превращения пяти фунтов свинца в чистое золото.
— Угодно вашей светлости собственноручно произвести опыт? — спросил при этом Каэтани.
— Желал бы, любезный граф!
— Ваша воля для меня закон; но я не желал бы, чтобы, кроме вашей светлости, еще кто-нибудь присутствовал.
— Даже курфюрстина?
— О, ее светлость может посетить нашу лабораторию, но кроме ее…
— С ней неразлучна ее любимая фрейлина девица Глокнер.
— Но, кроме девицы Глокнер, я не желал бы иметь еще свидетелей нашего опыта.
Курфюрст нахмурился.
— Любезный граф, — сказал он, — там, где идет речь о торжестве науки, там скрытность неуместна. Вы как будто боитесь свидетелей.
— Не скрою от вас, государь, мне не по сердцу ваши профессора, которые смотрят на меня как на фокусника и стараются уловить как обманщика.
— Но если вы ни то, ни другое?
— Именно потому-то мне и оскорбительно сомнение!
— Будь по-вашему. В восемь часов мы у вас будем.
Минута в минуту, в назначенный час курфюрст
— Готово! — сказал Каэтани, снимая тигель с огня и опуская его в сосуд с водой. Тигель лопнул. Засучив рукава кафтана по локоть, граф достал со дна сосуда большой сплавок золота.
— Браво! Браво! — воскликнула курфюрстина, хлопая в ладоши. Курфюрст в восторге бросился графу на шею и крепко его обнял.
— Ты велик, Каэтани! — вскричал он. — Из этого сплава я велю вычеканить первые медали и жетоны для раздачи на моей коронации.
— А я, — сказала курфюрстина, — попрошу вашу жену почаще бывать у меня запросто.
— Не явное ли благословение Божие на нашем будущем королевстве? — произнес курфюрст с умилением. — В лице Каэтани Бог посылает нам олицетворенный Пактоль, а в его тиглях — рудники Перу и Мехики.
— Государь, — произнес Каэтани, — об одной милости прошу вас: чтобы все делаемое нами здесь, в лаборатории, оставалось в тайне, в строжайшей тайне, иначе я не уверен в моей безопасности.
— Но кто же посмеет посягнуть на вашу жизнь?
— На жизнь—завистники мои, а на свободу — завистники вашей светлости.
— От тех и от других вас защитят мои молодцы — солдаты. Я словом моим ручаюсь вам за сохранение нашей тайны и вашей личности.
Алхимические опыты на время были приостановлены; не до них было. Начались приготовления к венчанию Фридриха III венцом королевским. Это торжество происходило в Кенигсберге 10 января 1710 года и отличалось необыкновенным великолепием. Для перевозки утвари, мебели и украшений употреблено было до 300 лошадей. Одежда курфюрста была ослепительна; пуговицы на его кафтане, осыпанные крупными бриллиантами, были оценены в 3000 червонцев каждая. Короновали короля два епископа: реформаторский и лютеранский. Гром пушек и восторженные крики войск и народа приветствовали короля Фридриха I, в курфюрстах бывшего третьим. Через восемь дней издан был королевский манифест об учреждении ордена Черного Орла, знаки которого были розданы многим царедворцам и заслуженным генералам. Два месяца длились пиры и праздники, на которые король не жалел денег и тратил их, как Крез. В этом случае не обходилось дело без упования на искусство графа Каэтани.
Присутствовал и он со своей женой на коронации и на всех праздниках. Вообще внимание было обращено на виновника торжеств; граф и графиня не были заметны в толпе придворных, тем более что и сам адепт больше держался в тени и угрюмая его физиономия резко противоречила всеобщему ликованию.
Миновали праздники. Король с королевой возвратились в Берлин, и обыденная, будничная жизнь вступила в свои права.
— Слушай, Иеронимо, — говорил как-то Антонио своему патрону, сидя с ним наедине в лаборатории, — пора наконец подумать и об отступлении. Ходят слухи, что король по-прежнему благоволит к тебе; говорят, хочет даже пожаловать тебе и Черного Орла… Но ведь на нем не улетишь, а медлить нечего. Наш прошлогодний опыт не принес нам ничего, кроме убытку. Плавка золота, завернутого в листовой свинец, опыт прекрасный и поразительный, однако…
— Однако у меня еще есть порошок отца Франческо.
— Две, три щепотки? А на много ли их хватит? Подумай, что не сегодня, так завтра король за тебя ухватится, и плошать нечего!
— Будь спокоен, не оплошаю. Ты проводишь Розалию до Штеттина, где мы все сойдемся. Помни, друг, что теперь у нас пойдет игра большая, страшная. Со стороны короля — сотни тысяч, а с моей — голова. Славные ставки!
— Если ты дурак — проиграешь, а умен — выиграешь.
— Увидишь.
Антонио угадал. На другой же день король потребовал графа Каэтани к себе в кабинет.