Время Анаис
Шрифт:
Что Серж Николя негодяй — сущая правда. Он это докажет. Уже доказал, прикончив каналью. Людей напрасно не убивают. Отправив Сержа на тот свет, сам он ничего не выиграл. Абсолютно ничего. Зато справедливость восторжествовала. Пусть даже ценой его свободы, если не жизни. Без причины на это никто не пойдет.
Несколько часов назад все было ясно и понятно. Сейчас ему тоже ясно, правда, в меньшей степени. Верно, оттого, что он устал. Ничего. Все, что нужно, он скажет на суде. Но он не подумал, что суд состоится не сразу, а спустя много времени. Что придется пройти своего рода чистилище,
В Париже все будет иначе. Особенно если удастся объясниться с судебным следователем. Может, и этот полицейский в какой-то мере поймет его?
К сожалению, конвоир к Бошу интереса не проявил. За всю дорогу не произнес и слова. Лишь в конце пути сказал, надевая плащ:
— Приехали.
Опять началась возня с наручниками. Потом следом за толпой шли по перрону. Дождя не было, но висел туман. Мазерель остановил такси.
— Набережная Орфевр.
Бош не узнал вокзал Аустерлиц, занятый лишь одним — открыт ли буфет.
— Как думаете, где можно перекусить?
Мазерель что-то сказал шоферу. Тот, сделав крюк, завернул на бульвар Сен-Мишель и отыскал крохотный бар, в котором еще горел свет. Мазерель передал водителю деньги, и тот, ненадолго отлучившись, принес четыре яйца, сваренных вкрутую, и булочку.
— Больше ничего не нашлось.
Видно, Альбер не был голоден по-настоящему: поднеся к губам яйцо, он почувствовал тошноту. Но чтобы не подумали, будто он капризничает, арестованный заставил себя съесть одно, затем второе яйцо. Он проглотил бы все четыре, но тут таксомотор остановился на набережной Орфевр.
Ни на лестнице, ни в коридорах не было ни души. Даже дежурного в каморке. Мазерель чувствовал себя не вполне уверенно, но, не желая показать, что смущен, заглянул наугад в два или три кабинета. В одном из них оказался чиновник.
— Комиссар Модюи где?
— Ушел с час назад. После того как разобрался с этой женщиной. Он оставил мне инструкции. Вы из Орлеана?
Чиновник — мелкая сошка, оставлен на ночное дежурство. Воротничок отстегнут, галстук снят.
— Удрать арестованный не пытался? Я вас от этой обузы освобожу. Только протокол допроса мне оставьте.
Если бы кому-нибудь вздумалось спросить у Альбера, где он находится, тот вряд ли сумел бы ответить, не задумываясь: он просто падал от усталости. А после яиц вкрутую мучила жажда. Уход Мазереля расстроил Боша: тот, по крайней мере, был к нему равнодушен, а здешний полицейский волком глядит.
— Подойди! — приказал полицейский. Потом, спохватившись, прибавил: — Шнурки, галстук!
— Что, снять?
— А ты как думал? Карманы выверни. Содержимое на стол. — Подождал. С видимым раздражением произнес: — А теперь за мной, сволочь!
В конце коридора открыл дверь и, не говоря ни слова, запер задержанного. Напрасно Бош пытался отыскать в темноте выключатель. Наткнувшись на койку, упал навзничь и зарыдал. Ему показалось, что он едва прилег, но кто-то уже тряс его за плечо. Бош испуганно вскочил.
Наступило утро. Из окна, расположенного высоко, не достать рукой, на желтые стены, испещренные надписями, падал тусклый свет. Кроме кровати,
Перед ним стоял не тот полицейский, который его запер накануне, а другой, низенький толстяк. Он немного косил. Изо рта у него дурно пахло.
— Так это ты устроил такое побоище?
Протестовать не хватало сил. Бош устал еще больше, чем накануне. Все тело ломило, словно избитое, губы слиплись, в затылке отдавала резкая боль.
— Ну и негодяй, ну и скотина!..
Должен же кто-нибудь понять, что обвинять его нелепо, что он изуродовал Сержа потому лишь, что не мог видеть, как тот страдает.
Похожее случилось с ним еще в детстве. Ему и десяти тогда не было. Втроем они принялись кидать камнями в бездомного кота. Кот был шелудив, мать запретила брать его на руки. Один из камней угодил бедняге в голову. Выбитый глаз, точно оторванная пуговица, повис на нерве, но раненое животное бросилось бежать. Двое приятелей, перепугавшись, отстали. Лишь Альбер, точно ошалев, продолжал преследовать кота, пытаясь его прикончить. Когда кот скрылся, юркнув в какую-то щель, мальчик вернулся домой почти больной. Кота он больше не видел, и что с ним стало, так и не узнал. Два года он обходил дом, в котором спряталось изувеченное животное, лишь бы не встретить его.
— В туалет не надо тебе?
Не успев прийти в себя, Альбер ответил отрицательно.
— Тогда ступай за мной.
В длинном коридоре теперь было много народу, двери то и дело открывались и закрывались. О чем-то споря, собирались кучками люди. Некоторые в ожидании ходили взад-вперед. Бош надеялся, что ему разрешат помыться, возможно, даже позволят побриться и привести себя в порядок, но, похоже, никому до него не было никакого дела.
Остановившись возле одной из дверей, конвоир постучал.
— Он здесь, господин комиссар.
Бош вошел. Тут было уютнее, чем в кабинете орлеанского инспектора. Из большого окна открывался вид на Сену. Погода стояла пасмурная. Наверное, было холодно и сыро. В такую погоду зябнут ноги и кончики пальцев. Стоя у окна с сигаретой в зубах, комиссар разглядывал вошедшего.
Ему было не больше сорока. Со вкусом, элегантно одетый, комиссар походил скорее на врача, адвоката или крупного чиновника, чем на полицейского.
— Садитесь.
Этот тоже обращался с ним на «вы», но приветливости в голосе не было. На письменном столе лежал утренний выпуск газеты. На первой странице портрет. Бош узнал фотографию. Прошлым летом его сняли в Довилле возле «Бар де солей» в обществе Фернанды и Сержа Николя. Фернанда была в купальнике.
— Немного погодя мы отправимся на улицу Дарю. Я ознакомился с протоколом допроса, проведенного в Орлеане. Если угодно что-нибудь добавить, прошу.
— Хорошо, господин комиссар.
— Вот и превосходно! — произнес полицейский чиновник. Он, казалось, не ожидал такого ответа и был, по-видимому, несколько разочарован.
Открыв дверь в комнату, в которой беседовало несколько человек, комиссар окликнул одного из них.
— Невье! Зайдите ко мне со своим блокнотом.
Положив на колени стенографический блокнот и держа в руке остро отточенный карандаш, молодой блондин сел на стул.