Время для жизни 2
Шрифт:
Косов с гитарой в руках легко взбежал на сцену и вышел на средину. Чуть поклонился залу, улыбаясь. Дождавшись, пока из-за кулис выйдет первый гармонист, прошел чуть ближе к краю, негромко наигрывая первый пришедший в голову мотив. Дошел до нужного места, чуть притопнув ногой, сделав удивленную мину, прислушался к глухому стуку под ногой. Отставил гитару, и так легко — трам-пам-пам — двумя ногами выдал чечетку. Пожал плечами, и еще — Трам! Трам-пам-пам-пам! И еще — стуки-стуки-стук!
Здесь первая гармонь — чуть слышно… вступление — «На сопках Манчжурии». Иван повернулся, с интересом
Все это время он краем глаза отслеживал реакцию зала и жюри. Легкое недоумение, удивление, интерес, улыбки.
«Хорошо! Значит — все правильно!».
Юрка уже заканчивал проигрыш, который подхватил второй гармонист, а затем и третий. Играли они слаженно, а их расстановка позволяла музыке идти с трех сторон.
Косов снова повернулся к залу, улыбнулся и подкрутил воображаемый ус:
— Черногла-а-аз-ая каза-а-чка подковала мне коня.
Серебром с меня спроси-и-ила, труд не дорого ценя!
Иван старался обыгрывать песню, вот и здесь он постарался выразить лицом недоумение и даже — досаду, чуть развел руками — «Не понимаю, дескать!».
Он пел, а сам оглядывал зал, его реакцию, замечая и не замечая знакомые лица. Увидев в зале медсестру Анечку, протянул к ней руку:
— Как зовут тебя молодка? А молодка говорит –
имя ты мое услышишь из-под топота копыт!
С удовольствием увидел, как Анечка заулыбалась в ответ.
Косов бродил по сцене, подходил к краю, чуть отступал назад, к центру. Разговаривал со зрителями, рассказывал им, передавал эмоции. Добавил серьезности:
— Я по улице поехал, по дороги поскакал.
По тропинке между серых, между бурых, между скал…
Маша? Даша? Оля? Зина?
Перебирал в растерянности Иван…
— Все как будто — не она!
«А ведь у «Карася» жену вроде бы Катериной зовут! Ах как удачно они сидят в первом ряду, с краю!».
— Ка-тя! Ка-тя! Высекают мне подковы скакуна! — подойдя ближе к ним, догадался Косов.
И увидел в ответ, как зарумянилась и заулыбалась женщина. Но, предупреждая возможное недовольство взводного, Косов поспешил пойти в другую сторону:
— И с тех пор хоть шагом еду, хоть галопом поскачу,
Катя! Катя! Катерина! — неотвязно я шепчу!
Что за бестолочь такая — у меня ж другая есть!
Но уж Катю, словно песню, из груди, брат — не известь!
Косов изрядно выложился на песне. Но видел — нравится людям. Вот и Груздев, начальник, сидя в жюри — вовсю улыбается. И Верейкис пытается согнать улыбку с лица…
«Зашла!
Косов выдохнул, повернулся к парням, и с удовольствием увидел, как те, сначала несмело, но тоже — заулыбались, понимая — получилось!
А дальше… зал бурно реагировал, хлопали им знатно! И даже «Бис!» кричали. Ведущий конкурса, курсант второго курса, растерянно смотрел в жюри. А там возник небольшой, но бурный спор, и лишь через пару минут Груздев, улыбаясь, кивнул.
«А чего нам — таким молодым и красивым! Да — запросто! Слушайте!».
Они спели снова, уже без этого… спектакля перед песней. И снова — народ реагировал очень хорошо. Но они поспешили спрятаться в гримерке.
— Ну вот видите, парни… И чего дрожать было? — переводил дух Косов, — Ну и вот, а ты боялась! Даже платье не помялось!
Парни заржали, и только Гиршиц чуть заметно поморщился. Здесь их и настиг рок судьбы в лице ведущего концерт курсанта:
— Фу-у-х! Вот Вы где… Косов — тебя в аудиторию, где жюри засело!
«Опять — двадцать пять!» — выматерился в душе Иван, «по пути к славе».
В аудитории дым стоял коромыслом. В смысле — и дым был в наличие и разговор шел на повышенных тонах! Как раз выступал Биняев, и увидев зашедшего «на огонек» Косова, худрук «взвился» с новой силой:
— Вот он! Вот! Как можно было так поступить?! Как можно было… Косов! Кто тебе позволил нарушать сценарий конкурса?! Кто, я тебя спрашиваю? Устроил тут… понимаешь, цирк!
На попытку Верейкиса что-то возразить, Биняев ответил новой гневной тирадой:
— Поймите! Это — конкурс, не спектакль, не концерт! Не бенефис, понимаете ли, Косова! Нельзя так себя вести, ни в коем случае! Тут же как — вышел в свою очередь, исполнил номер — все! Иди, жди решение жюри! А не вот это вот все! Клоун! Паяц!
Как видел Иван, ни начальнику, ни комиссару сие действо — не нравилось категорически.
— Виктор Мефодьевич! Ну что Вы так… разволновались? Право слово — мы же работали для зрителя, а зрителям, как я понял — понравилось!
— Вот! Вот я о чем и говорю! Это не искусство… это… это — популизм какой-то! — снова начал Биняев.
— Искусство — принадлежит народу. Виктор Мефодьевич, Вам напомнить, кто это сказал? — сумел вклиниться в ругань худрука Иван. И, что характерно, тот сразу заткнулся!
Груздев с удивлением посмотрел на Косова, хмыкнул, и перевел взгляд на Верейкиса:
— А я думал… ты краски сгущаешь. Хитровыделанный такой, да?
Верейкис, не отрывая взгляда от Косова, молча кивнул.
«Вот и в воздухе чем-то запахло! Гоблин был прав, и ситуацию нужно…».
— Товарищи командиры и политработники! Товарищи члены жюри! Да мы и не претендуем на какие-то места! Мы же… просто с удовольствием… и для людей! — попытался сформулировать Иван, но получалось откровенно плохо.
В тишине Груздев оглядел собравшихся:
— Он говорит — с удовольствием, и для людей. Для зрителей, то есть! И им, зрителям, очевидно — понравилось! А мы, члены жюри, значит… возьмем и затрем артистов… Оттесним то есть с призовых мест. Так получается, товарищи?
Потом он перевел взгляд на Ивана, цыкнул уголком рта, покачал головой: