Время для жизни 2

taramans

Уже перед вагоном, Калошин, как будто вспомнил что-то:

— Ваня! Слушай… у тебя с деньгами тут как? Не густо, наверное… Вот смотри… у меня здесь немного, но тысячи полторы есть. Хотя… поменьше уже. Примерно тысяча триста. Вот, возьми!

Косов задумался, кивнул головой:

— Хорошо! Спасибо! Я, как приеду в Красно-Сибирск, с книжки сниму и отдам тебе.

— Да я не про это сейчас! — с досадой протянул Калошин, — Ничего отдавать не надо, понял. Это я так… просто тебе в помощь, хорошо? Не надо отдавать, слышишь?! И

еще…

Игорь покосился на Варю, вздохнул:

— Ты еще это… Ну… этой женщине скажи… в общем — вали все на меня! Дескать, Варя — моя подруга и ничего не было! Слышишь?

К удивлению Ивана, Варя, криво усмехнувшись и посмотрев на Калошина, кивнула:

— Да. Так и говори! Не вздумай ни в чем признаваться! Подозрения… они пусть подозрениями и остаются. И не проверить ей никак! А то — честный ты больно! А так — я не я и хата — не моя!

Потом снова посмотрела на Игоря и приказала:

— Ну все, Калошин, дуй в вагон! Дай я с Ваней попрощаюсь…

И расцеловала его взасос, вызвав косые взгляды одних, и одобрительные возгласы и даже посвистывания — со стороны других пассажиров, мужчин, как правило.

— Ну все, иди, хороший мой…

В вагоне трамвая ехать было откровенно грустно…

* * *

В первые два дня ничего не происходило. Нет, конечно же все эти взгляды и шепотки за спиной, а также подчеркнутое дружелюбие курсантов, изрядно раздражали. Как ни пытался Косов убедить себя, что ничего в этом плохого нет! Людям просто понравился концерт, вот они и выказывают свое к нему расположение.

«Но, блин, раздражает же!».

А на третий день им не повезло оказаться на строевых занятиях рядом с курсантами второго курса. Выпускниками уже, можно сказать. Шли последние репетиции к строевому смотру, поэтому на плацу, а также на дорожке вокруг спортгородка сейчас занимались многие взводы.

На объявленном перекуре, к нему обратился один из второкурсников, здоровила Вадик Чернышов:

— А что, Косов, хорошо драть красоток-певичек? Поделись, как она там? — характерный жест двумя руками придал дополнительную красоту и емкость заданным вопросам.

В кабинете начальника училища они стояли рядом. И Чернышов, у которого наливался под глазом здоровенный бланш, а из носа еще подтекало, отчего тому приходилось то и дело шмыгать носом; и Косов, который старался получше поджать нижнюю губу, чтобы не так уж сильно выпирала, придавая ему сходство со знаменитым африканским певцом за свободу. Про которого еще и анекдот-загадку в Союзе сочинили: «У какой певчей птички — черные яички?».

Груздев сидел молча за своим столом, с интересом разглядывая курсантов-распиздяев и драчунов. А Верейкис вышагивал перед ними по ковровой дорожке, кивая в такт свои шагам:

— Это — «чэпэ»! Вы понимаете, курсанты, что это — самое настоящее ЧП? Даже товарищами вас называть — у меня язык не поворачивается! Два курсанта училища! Один из которых —

без пяти минут красный командир! И второй…

Тут он остановился и сделав шаг ближе, начал с интересом разглядывать физиономию Косова.

«Как будто впервые видит, мля!».

— А чего это… а чего это у тебя, Чернышов, две отметины, а у Косова — только одна? Я так понимаю, товарищ полковник, плохо у нас еще ведется физическая подготовка в училище! — обратился комиссар к начальнику, — По логике-то — наоборот должно быть! Второй курс на год больше занимался, значит — навыки и умения должны быть выше!

Курсанты молчали, задрав подбородки и разглядывая стену напротив.

— А мне вот интересно, товарищ комиссар, что не поделили эти молодцы? — промолвил Груздев, обращаясь к Верейкису.

— Да! Действительно! Какова была причина этому… безобразию? — снова повернулся к ним комиссар.

Чернышов молчал. А Косов задумался:

«А правильно ли будет молчать? Что Чернышов — придурок и получил по заслугам, не обсуждается. И получил бы еще, если бы нас не растащили! Но вот опиздюливаться вместе и наравне с этим… дегенератом? Правильно ли сие?».

— Курсант Чернышов поинтересовался у меня, понравилось ли мне драть красоток-певичек! Попросил поделиться наблюдениями! — вперед головы отработал язык попаданца.

— Чего он у тебя попросил? — удивленно переспросил Верейкис, даже приблизил ухо к распухшим губам Косова.

— Я говорю… спросил — понравилось ли мне драть певицу Варвару Коневу! — и не меняя позы, Косов руками передал жест Чернышова, ранее им продемонстрированный.

Верейкис выпрямился и ошарашенно замолчал, разглядывая морду Чернышова, который успел покоситься на Ивана, чуть дернув уголком губ. Груздев, похоже, был тоже удивлен любознательностью курсанта Чернышова.

Комиссар хмыкнул, и спросил:

— Чернышов! Это правда? То, что сказал Косов… так и было?

Чернышов молчал.

— Ну и что будем делать, товарищ полковник? — повернулся Верейкис к начальнику.

Груздев пожевал губами:

— Чернышов! В санчасть, на осмотр!

— Есть! — оппонент Ивана четко развернулся и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

— Теперь с тобой, Косов! Ты понимаешь… что это тяжкий дисциплинарный проступок! Тяжкий, Косов! — поднял палец к потолку комиссар, — Тут и до отчисления из училища дойти может… Что молчишь?

— Мудакам морду нужно бить всегда! — негромко ответил Иван.

— М-да… В чем-то с тобой можно было бы согласиться…, - Груздев побарабанил пальцами по столу, и кивнул, — Пять нарядов вне очереди! На кочегарку! На конюшню! И это… если у этого… ничего серьезного врачи не обнаружат. Иначе разговор будет более серьезным. Тебе понятно, курсант Косов?

— Так точно, товарищ полковник! Есть пять нарядов вне очереди! — вытянулся курсант.

— Свободен! — и уже в спину Косова, негромко, — Гусары, мать иху…