Время дня: ночь
Шрифт:
— Ох, ты, батюшки-светы! — качала головой её собеседница. — Жисть-та кака!
— Сегодни объявлению написала: "Сниму, мол, угол". Обратный адрес: До востребования в Главпочтамт. Так одна знакомая научила. А то, прям, не знаю, что делать!
— А ты пиши мой телефон. Пускай звонють! А то куды ж ты поедешь до Почтапта-то?
— А какой он у тобе? Где бы записать на чём…
— Вона, у парня спроси!
Старуха повернулась к Володе.
— Милой, есть чем записать, и — бумага?
Володя извлёк из заднего кармана помятую записную книжку, порылся в
Уборщица продиктовала ей ряд цифр и добавила:
— Запиши, как зовут: Клавдия.
— Клав — ди- я, — повторила по слогам старуха, записывая имя.
— Если позвонют, я всё узнаю и тебе на следующий день скажу.
— Спасибо тебе, Клавдия! Дай те Бог счастья!
— Да уж какое счастье! — махнула рукой Клавдия. — У самой жисть не лехше…
Старуха вернула Володе карандаш. Он обнаружил, что третью кружку незаметно как выпил, и пошёл за четвёртой, уже не думая об оставшихся деньгах, полагая, что сегодня или завтра, что-нибудь обязательно придумает.
Когда он вернулся с пивом на своё место, старуха ещё продолжала разговаривать с уборщицей. Та ей давала совет.
— В субботу будет "Родительская"… Приходи в церкву-то. Может кто и посочувствует. Да и денег дадут… Попросишь за ради Христа…
— Да… Надо-ть придтить, если сволочь чего не вытворит дома.
— А ты если что — в милицию его!
— Да, как же в милицию-то? Ведь сын же!
— Какой он тебе сын! Коли такое вытворя-ат над родной-то матерью! Сукин он сын, вот он кто, а не сын! А ты жалеешь!.. Э-эх!
— Хоть бы что случилось с заразой поганым! — плаксиво проговорила старуха, утирая глаза рукой, свободной от кружки, с половиной пива, за которую будто бы держалась, как за какой-нибудь поручень в транспорте. — Хоть бы прибили где… А всё ж-таки жалко…
— Нечего его больно жалеть! Он-то тебя не жалеет!
Тут Клавдия спохватилась, что ей надо работать и, не попрощавшись ушла.
Старуха допила пиво, опустила пустую кружку на стойку и направилась к выходу.
Она подошла к зданию метро.
Порывшись в кармане, нашла "пятачок".
Опустила в автомат.
Спустилась под землю.
Вошла в подъехавший поезд.
Какой-то военный сразу же уступил ей место.
Она села и закрыла глаза.
Часть вторая Алексей Вишневский
…Чем мрак кромешней,
Тем ярче светит моя нетлеющая лампада…
1. Мальчик и холм
Холм был огромным. Яркое летнее солнце — и Он, заросший высокой полынью и кустами лопухов с колючими и липкими шариками.
Мальчик быстро карабкался вверх по знакомой ему крутой тропинке до самого верха, поднимался во весь рост и жадно вдыхал лёгкий ветер.
Отсюда, сверху, были отчётливо видны окна квартиры, в которой он жил и откуда
Она была ещё молода, а он — так мал, что оба не мыслили себя друг без друга… Дни тянулись так бесконечно долго для одного и так быстро пролетали для другой, что оба никогда не пропускали случая обменяться взглядами: он — с Холма, отвлёкшись от своей игры, а она — с балкона, в промежутках между домашними хлопотами. Между ними ещё существовала та безусловная биологическая связь, которая указывала им на тот момент, когда кто-то хотел помахать другому рукой или просто обменяться взглядом.
И зимою, когда мальчик садился в санки, чтобы вот-вот съехать с пологого склона по сверкавшему на солнце снегу, что-то толкало женщину взглянуть в окно и проследить, не упадёт ли её ребёнок.
В любое время, когда кто-нибудь в доме выглядывал в окно, то обязательно видел большой пустырь и на нём — Холм.
Холм ненавязчиво влиял на характер и чувства жителей всего дома, перед окнами которого Он жил своею молчаливою загадочной жизнью. Одни любили его, другие терпели, третьим он не нравился. Он был самым настоящим живым существом, с множеством глаз, рук и ног, принадлежавшим одновременно и ему, и жителям дома, чьи окна через свои рамы пристально рассматривали его все дни напролёт, как великолепную картину неизвестного мастера, всегда разнообразную, всегда неповторимую…
И даже если порою мальчишки старшего возраста в летний вечер разжигали на его вершине костёр, чтобы испечь картошку, которая всегда получалась вкуснее домашней, или — чтобы расплавить в консервной банке свинец и отлить биту в тщательно вылепленной глиняной форме, — Холм всегда оставался собою и всегда был неуловимо иным… С костром его сознательная жизнь продолжалась дольше… И уже окончив все домашние хлопоты, люди не могли заснуть, видя в своих окнах огненные блики; находили ещё какие-нибудь дела или просто выходили на балкон и подолгу смотрели на забытый огонь, озаряющий лица давно разошедшихся по домам мальчишек…
Однажды на пустырь приехали рабочие. Затарахтел бульдозер, начавший выравнивать полосу будущей дороги. И у всех жителей дома бесконтрольно возник вопрос: "Что будет с Холмом?"
К счастью Холм почти не тронули. Срезали только лишь небольшую Его пологую часть, и стало ясно, что отныне будет невозможно съезжать в этом месте на санках.
Дорогу заасфальтировали. Вместо неровной тропинки, протоптанной одинокими прохожими, появился тротуар. По нему стали часто ходить пешеходы, а по дороге — ездить машины, и открылся новый маршрут автобуса. И люди стали ложиться спать сразу после окончания своих дел, и просмотр телевизионных программ стал казаться одним из необходимых дел, и дело это почему-то не приносило отдыха. Редко кто теперь выходил на балкон, чтобы отдохнуть взглядом на одиноком потревоженном Холме. Только мальчишки продолжали по вечерам разводить на прежнем месте костёр, жарить на угольях картошку и отливать биты да пугачи. И мать всё ещё разрешала мальчику бегать на Холм.