Время дня: ночь
Шрифт:
Какой-то тест заключался в том, что нужно было разложить в две кучки картинки: в одну — те, на которых изображались одушевлённые предметы, в другую — неодушевлённые.
Саша явил здесь верх юродства. Почти все картинки у него оказались одушевлёнными.
Психолог недоумевала, почему вместе с одушевлёнными оказались: арбуз, корабль, телега и тому подобное. И Саша объяснял, что арбуз — живое существо, потому что он растёт, меняется сам по себе, и что вообще трудно провести границу между живым и неживым: живая ли амёба, живая ли гидра, рыба, рак, лягушка? Почему же растения должны быть неживыми? И корабль —
— Так, что же, тогда, — спрашивала врач, молодая, приятная женщина, — Всё кругом одушевлено?
— Выходит так, — отвечал Саша. — Я об этом до сих пор не думал… Но сейчас мы вместе пришли к этой мысли… А вы читали Платона?
Однако вопросы задавала она…
— А камень, к примеру, тоже одушевлён? — продолжала свою линию психолог, не отвечая на его вопрос.
— Это спорный вопрос… — Саша, задумался на пол минуты. — Пока камень валялся на земле, его можно было бы считать неодушевлённым… Но, вот, как только древний человек взял его в руки и стал использовать как орудие, то камень тут же одушевляется, поскольку он становится носителем идеи человека…
Саша чувствовал, что заходит слишком далеко в мудрствовании. Но решил, что раз уж так пошло, то пусть будет так. Всё лучше, чем резать вены или бросаться в пруд…
Последним был такой тест… Врач нарисовала вертикальную линию. Обозначила на ней середину и спросила:
— Как ты думаешь, где ты находишься по развитию интеллекта: внизу, в середине или наверху?
Продолжая юродствовать, юноша задумался с серьёзным видом, ответил, что он мыслит себя почти что перед самой вершиной.
— Почему? — осторожно поинтересовалась психолог.
— Потому что мне осталось совсем немного, чтобы оказаться на самом верху интеллектуального развития, — ответил Саша, как бы подводя итог.
На этом тестирование окончилось. Сашу повели обратно, а врач вздохнула от облегчения, поскольку устала от пациента более, нежели он от её тестов. Саша же испытывал удовлетворение, будто поиграл в занимательную игру, подобное тому, что было после его визита к психотерапевту на Заводе.
После этого тестирования, убедившись, что он не попадает в разряд "буйных", Саше разрешили совершать прогулку по так называемому "Большому кругу", — то есть выходить за пределы больницы и в сопровождении санитара ходить вокруг небольшого пруда.
Тех, кому разрешалось гулять по "Большому кругу", вынуждали работать — либо в тарном цехе — колотить ящики, либо — в теплице, где выращивались огурцы.
В тарном цехе, куда поначалу привели Сашку, он к немалому своему удивлению встретил родственника — мужа сестры матери — ни кого иного, как Вишневского Алексея Николаевича, самозабвенно работавшего молотком.
Оба сразу узнали друг друга.
— Ты как здесь? — спросил Вишневский, и в звуке его голоса, Саша почувствовал прикосновение того старого мира, из которого он попал сюда и от которого сильно отвык.
— Лечат… — ответил он, не находя иного объяснения.
— И давно лечат?
— Скоро будет две недели…
— И я столько
Из-за дружного стука молотков работавших, было невозможно разговаривать. Родственники вышли из цеха и остановились на крыльце, под козырьком.
На улице шёл дождь. Вишневский закурил.
— А меня, вот, твоя тётка, падла, упекла сюда…
— Как же так? — удивился Сашка.
— А так вот! — начал рассказывать Алексей Николаевич. — Поехал я по совету твоей матери, может ты знаешь, мириться с женой, да не доехал… Встретил знакомого в электричке… Сам понимаешь, упоил он меня… Я на это дело слаб… Возвращаюсь домой — здорово меня что-то развезло, помню… А жена меня поджидает… Сама, значит, приехала… Ну, там слово-за-слово… Скандал… Я и не заметил, когда она успела их вызвать. Приехали, повязали, и — в больницу. Продержали сначала в буйном отделении, а потом, видят, что я сам — милиционер, перевели…
Вишневский сплюнул на землю.
— Понятно, — сказал Сашка, — А я сам пришёл к психиатру… Пожаловался на плохое самочувствие…
— Зачем? — Вишневский затянулся дымом.
— Как сказать… — Саша не хотел посвящать Вишневского в тайну, хотя и знал, что можно было не бояться. — На Заводе, вот, мастер житья не давал… Всё требовал нормы какие-то выполнять… Я не высыпался, пить начал… Да ещё бред какой-то стал плести с приятелем про дядю Колю-робота. Он на Заводе тоже работает… Мужик такой… Так мы про него всякие истории смешные начали выдумывать… Так мне стало казаться будто все те истории — правда…
— Это что за дядя Коля?
— Круглов его фамилия… Только мне стало казаться, будто бы он не человек, а робот…
— Постой-постой! Так я ж его, наверное, знаю… Этот дядя Коля в сорок пятом на танке до самого Берлина доехал! Хотя же и здорово упоил он меня в последний раз!
— Вот-вот! Это он самый и есть! Я тоже слышал, как он говорил, что на танке до Берлина дошёл… Странно всё как-то очень… Много совпадений… Вот и мы как-то вроде случайно тут встретились… Вот я и пошёл к врачу… Мне, ведь, уже восемнадцать лет исполнилось… Знаешь, дядя Лёша, что я имею в виду…
Родственники замолчали, каждый, испытывая волнение, будто от неловкого положения, в котором оба оказались.
— Ну и как сейчас? Лучше? — прервал, наконец, молчание Вишневский.
— Да… Вроде хорошо…
— Мать-то бывает?
— Каждую неделю гостинцы привозит.
— А моя, стерва, пришла было раз… Так я её и видеть не захотел… Ты матери-то скажи, что мы встретились тут… А то, наверное, не знает, куда её сестрица меня упекла.
— Да здесь вроде неплохо… — сказал Сашка.
— Так-то оно так… Отдохнуть хорошо… Но что теперь будет с работой-то? Уволят…
— А мне всё равно, что с работой будет! Главное, что… — Сашка не договорил. Он хотел сказать: "Главное, чтоб в армию не взяли", но вспомнил о стукачах…
— Что главное? — переспросил Вишневский.
— Главное, чтоб здоровье поправить, — нашёлся Сашка.
— Так-то оно так! — Вишневский угадал мысли Сашки. — И машину водить нельзя будет… Получишь "жёлтый билет"… Не на всякую работу принимать будут… И в институт дорога закрыта… Эх, твою мать! Сколько мы ошибок-то делаем в жизни! Но да не мне тебя учить! Сам — не маленький! Сам решил… Только б я на месте твоей матери… — Он не договорил. — Что ж она тоже считает тебя больным?