Время гарпий

Дедюхова Ирина Анатольевна

— Как вы думаете, — спросил Антон Борисович присутствующих, чувствуя, что скулы и верхние веки у него немного начинает стягивать на затылок, — каковы будут перспективы вашего бизнеса, если все ваши клиенты вдруг раскаются в совершенных грехах, начнут искать покаяния и думать о чистоте своей души?

Вопрос его прозвучал риторически, поскольку никто, включая Мазепова, больше не возражал против его анализа сущности Николая, о которой прежде никто не задумывался с такой неожиданной для них стороны.

Самым опасным в этих заявлениях в Интернете является, конечно, последнее, что, мол Николай — и есть самое театр.

Попытки как-то внушить обратное, привить более реалистический взгляд на вещи, пока особых результатов не дали. Главным образом потому, что в Николае действительно стало пробуждаться… нечто от Мельпомены.

Вначале он стал повторять с присущим ему апломбом, что на сегодня он и есть самое театр. А при этом он вдобавок говорит о развернувшейся против него травли — с момента попытки прервать с ним контракт как с педагогом-репетитором. То есть все делается… ну, будто нарочно! Чтобы намеренно вызвать этот образ проснувшейся в нем Мельпомены!

Ведь та действительно еще до возникновения Рима стала олицетворением театра вообще, прежде всего являясь воплощение всего трагического в сценическом искусстве. Кроме золотого меча, эта муза носит у пояса трагическую маску, это квинтэссенция основы драматургического решения образа.

Все попытки бывшего министра культуры как-то принизить или опорочить Николая в сетевых публикациях близких ему блогеров и колумнистов, — заранее обречены на провал, поскольку он не учитывает самой сути этой странной сущности, возрождающейся в Николае прямо на глазах.

— Не понял! — резко вскинулся у двери бывший министр культуры. — Докажите!

— А что доказывать-то? — переспросил Антон Борисович. — Надо было все источники внимательно изучить, не полагаясь на «научный атеизм» и убежденность, будто то, во что все человечество свято верило больше 6 тысяч лет — может быть отменено недоучкой с «классовой теорией», который по специальности работать не смог. Хоть один день Маркс работал юристом? А Ленин? То-то же! А вы своих цепных песиков нафаскали доказывать, что Николай — тусовщик, что он выходит в ночные клубы и фешенебельные рестораны, где танцует с подвыпившими дамами из нынешней «элиты». Понимаю, вы хотели его опорочить! Ну, и каковы результаты? А результатов нет, потому что вы не учли того, что не понимал в музах и Гойя. У него на портрете одной маркизы в образе музы Эвтерпы — на голове женщины венок из виноградных листьев. Однако такой венок был только у Мельпомены! Начинает доходить?

Все присутствующие посмотрели на него, не скрывая своего недоумения. Антон Борисович пояснил, что все их попытки настроить общественное мнение против Николая — были обречены на провал, поскольку они сводятся лишь к подтверждению, что им воплощается именно Мельпомена. Именно она, а вовсе не Эвтерпа, изображалась в виде женщины с повязкой на голове и в венке из листьев винограда или плюща. Это уже в римские времена ее отделили от виноградной лозы. А вот они нарочно пробудили в нынешней Мельпомене ее исконные качества своими замечаниями о чисто кавказской склонности Николая к пирам и застольям.

— Нет, о нашей склонности к пирам и застольям сообщать можно, а о нем нельзя? — искренне возмутился Мазепов.

— Да можно, конечно, но результат будет обратный, — заметил Антон Борисович. — В Интернете я выявил другие сущности, отреагировавшие на выступления Николая. И больше всего меня заботит

нынешнее воплощение Каллиопы, которая полностью владеет давно забытым приемом превращения трагедии в фарс. Именно этот прием и воплощает Мельпомена в венке из виноградных листьев, а не только с трагической маской в одной руке и мечом или палицей в другой, символизирующей неотвратимость наказания человека, нарушающего волю богов.

— То есть вы считаете, что мы будем ставить трагедию, а все превратится в фарс? — уточнил бывший министр культуры.

— Ну, таким приемом в совершенстве последним владел Шекспир, — ответил Антон Борисович. — А разве неудивительно, что все его вещи живут до сих пор? Там ведь комедия заключается в раскрытии фарса любой трагической ситуации…

— Кажется, я начинаю вас понимать, — с улыбкой заметил бывший министр культуры. — Друзья мои, все, что нам предложил Антон Борисович, надо поставить как фарс, выставляя нашего Колю — шутом гороховым, а не персонажем античной трагедии, куда он вписывается весьма органично. Я вас правильно понял?

— Совершенно верно! — благодарно кивнул министру Антон Борисович. — Надо ставить трагедию с фарсовыми развязками. Как вам нравится картинка, когда голый Коля будет театрально валяться в своей ванной с перерезанными венами, а на люстре у него повесится голый Игнатенко?

— О! Это просто шикарно! — восхитился Мазепов. — Надо будет Грязникова для общей мизансцены пригласить. Мне кажется, им можно подкинуть ту девчонку, Колину ученицу… Пусть она голая раскинется на кресле, погибнув во цвете лет от передоза… Маленькие торчащие грудки, умиротворенное выражение на личике, венок из увядших белых роз…

— Друзья мои, вы увлекаетесь! — оборвал полет его фантазий директор театра. — Это становится слишком похоже на отработанные приемы в постановках опер «Евгений Онегин» и «Руслан и Людмила». А я понимаю, что все должно выглядеть смешно, но вполне естественно. Все должно быть жизненно! Грязников здесь не подойдет, здесь нужна добротная драматургическая постановка. Все должно быть «как в жизни», но смешно. Так ведь, Антон Борисович?

Антон Борисович, у которого опять начало нестерпимо ломить затылок, с трудом кивнул и заметил: «Надо еще в самом начале сделать так, чтобы эта Каллиопа вплотную занималась своими делами, какими-нибудь судебными тяжбами… Надо устроить ей такое через прокуратуру! Нужен общий наезд на хакеров-балетоманов! Чтобы никто и пикнуть не смел!»

— Конечно, сделаем! — согласилась пресс-секретарь Никифорова.

— Антон Борисович, к вам, пожалуй, последний вопрос, — задумчиво сказал министр культуры. — В такой ситуации сложно предвидеть все последствия, согласитесь. При дурном раскладе ваш зять может… гм… остаться инвалидом. Хотелось бы уточнить ваши требования, которых мы и будем придерживаться в дальнейшем.

— Мне надо, чтобы он просто остался живым, — честно признался Антон Борисович. — Меня бы вполне устроило, чтобы он переехал к своей маме, оставив квартиру несовершеннолетним детям. И состояние его здоровья меня нисколько не волнует. С трудом удерживаюсь, чтобы самому не придушить, если честно. Его нынешняя должность и есть настоящий предмет нашей сделки. Мне лишь надо, чтобы я с дочерью и внуками мог жить с небольшого кусочка, на который рассчитываю в «Классических традициях».