Время гарпий

Дедюхова Ирина Анатольевна

— Нам еще шампанского в номер, икры, салатиков каких-нибудь, разносолов, — заявил художественный руководитель балета в трубку местного телефона, поправляя белоснежный фирменный халат отеля перед зеркалом. — И еще букет белых роз! Как нет? А какие есть?

Из светлых оттенков роз в наличии были только нежно-розовые и кремовые розы. Слегка поморщившись, Мылин заказал нежно-розовые.

Любой отказ или малейшее препятствие сильно раздражали его в последнее время. На безмятежную неделю новогодних праздников он снял номер в дивном подмосковном отеле, карточку которого передал ему Аркадий Барабуль. Он знал, что его будут караулить в аэропортах и на вокзалах все эти жалкие шакалы его тестя Антона Борисовича и мужа

его младшей дочери, желая загнать обратно к Дашке в его квартиру, которую она и не думала освобождать, в сущности, не имея прав на его жилплощадь. Сыновей было немножко жаль, он обещал старшему поиграть в хоккей и сходить на елку. Но прекрасно знал, что нельзя из жалости рубить кошке хвост постепенно. Даша должна была понять, что у него начался новый жизненный этап, который совершенно не связан с их гражданским браком.

Он вспомнил всех своих женщин, которые прекрасно все понимали, и впоследствии, пережив сложный период разрыва, оставались хорошими друзьями, помогая друг другу в сложных жизненных ситуациях.

Разрыв с Дашей, к которому, он был уверен, она уже вполне была внутренне готова после его совместной поездки с Каролиной в Нью-Йорк, осложнялся абсолютно идиотским препятствием в виде ее отца Антона Борисовича. Его напускная подобострастность нисколько не обманывала Мылина, он знал, что за хитрыми ходами Даши, нервировавшими Каролину, стоит именно Антон Борисович. Жаль, что из-за демаршей Дашиного папочки и мужа ее сестры, дравшегося за жилплощадь тестя в центре Москвы, — оказались наказанными его сыновья, с которыми он планировал провести пару дней перед Рождеством. Однако после очередного заявления Дашки в раздевалке, будто «их любовь возродилась в прежней Мылинской бесшабашности», и демонстрации браслета с бриллиантами, якобы подаренного им жене на католическое Рождество, Каролина так горько рыдала в его машине, что он решил остаться с ней в отеле на все праздничные дни.

В отель он позвонил с новой симкой, которую накануне попросил купить мать, оставив старую симку в бардачке машины у дома. Не заходя домой, он встретился с Каролиной в условленном месте. И когда при регистрации в отеле он сказал, что они пробудут в номере все праздники, он с удовольствием увидел, как у девушки порозовели щечки, став именно нежно-розовыми.

Как славно, что он не поддался уговорам Каролины — тащиться куда-то на Мальдивы, полностью уничтожая впечатления от поездки трудными перелетами. Тишина, предупредительный персонал, царское убранство отеля, великолепная кухня и танцы в карнавальных костюмах при свечах, заставили и Каролину выдавить признание, что только теперь она начала понимать русских аристократов, которые хоть и имели деньги, но не сбежали с ними сразу же в Лондон или Париж. Все дни она наслаждалась комфортом и окружавшей ее роскошью, удивляясь, как можно, оказывается, шикарно проводить время, никуда не уезжая из Москвы.

В отеле были замечательные спа-салоны с тайским массажем, грязелечебницей и ароматерапией. Турецкие бани, финские сауны и русская парная были расположены при бассейне с гидромассажем. Эти дни беззаботного бытия среди сказочной красоты серебряного бора, с катанием на тройке и вечерним прогулкам возле небольшого катка, украшенного фонариками и юными фигуристками — заставили его прийти к окончательному решению навсегда порвать даже не столько с Дашей, сколько с ее отцом.

Сам вид ее отца не только тянул его мыслями к прежнему безденежью, когда он был никому не нужен, понимая, что ему одна дорога — уйти из театра, слоняясь где-то по задворкам. Угодливые манеры Антона Борисовича в налаживании контактов с людьми, в постоянных попытках всем навязаться не просто с мнением, а с готовым решением, — до крайности нервировали и не давали сосредоточиться на собственной жизни. Сам Антон Борисович стать художественным руководителем балета, конечно, не мог, но почему-то считал, что раз хоть в чем-то помог достичь этого поста ему, то может теперь чуть ли не готовые мысли ему в голову вкладывать, не только ничего не понимая в балете, но и ни за что не отвечая.

Дашкин отец считал, будто после этой истории с рассылкой компромата по тысяче адресов, у них возникнут доверительные отношения подельников. Он совершенно не понимал специфику совместного бытия членов труппы в театре, где сцена поглощала все мысли и стремления. Вся их жизнь была связана со сценой, оставляя на всю «обычную жизнь» — крошечный пятачок за кулисами. Они многое знали друг о друге, выходя вместе на сцену, дополняя друг друга, становясь неразделимыми в спектакле, держась одной семьей на гастролях. Антон Борисович не понимал, что балет являлся жанром коллективного творчества не только самих танцовщиков, но и множества «лиц за кадром», вплоть до костюмеров.

Мылин

злился, что отец Даши, даже глядя на их открытые костюмы, где современные балеты танцовщики исполняли обнаженными по пояс, в одних легких трико, — разработал операцию, которая изначально разрушала возможность занять признанные лидерские позиции, что полностью перечеркивало все сделанное им в профессии раньше.

Конечно, между танцовщиками балетной труппы многое бывало в условиях жесточайшей конкуренции и борьбы за место под софитами, вплоть до драк в театральном подъезде. А у их милых партнерш аналогичные выяснения отношений могли дойти и до стекла, подсыпанного в пуанты. Но все ссоры и стычки никогда не были достоянием чужих, все решалось между своими. Для самого Мылина подобные ссоры были чем-то вроде прописки в труппе, означавшим, что его приняли в свой круг избранных и видят в нем серьезного конкурента.

Впервые это жесткое табу было нарушено методами, абсолютно чуждыми законам жизни балетных артистов. Его попытка свести историю с рассылкой снимков из чужого телефона — к интригам Николая, успехом не оправдалась. Никому не составило труда узнать, кто на самом деле обзванивал и собирал всю труппу для обсуждения грехопадения директора труппы. Все знали, что Николай плохо разбирается в новых информационных технологиях, так и не освоив компьютер, не имея собственных аккаунтов в социальных сетях.

Своим извращенным сознанием Антон Борисович не только считал всех балетных артистов «идиотами», на его лице и в офисе «Классических традиций» было написано искреннее убеждение, будто «балет может нравиться только лохам». Но, кроме того, Мылин видел сквозившее на лице отца Даши убеждение, будто он может радоваться тому, что его стали откровенно опасаться в труппе. Понимая, насколько бесполезно убеждать Антона Борисовича в обратном, Мылин начал стремительно отдаляться от него, самостоятельно искать какие-то возможности уйти вверх по служебной лестнице с поста художественного руководителя балета. И делал он это вовсе не из-за «взыгравших амбиций», как однажды вырвалось у его «подельника». Антон Борисович даже не понимал, насколько начал тяготить его одним своим присутствием рядом, постоянно напоминая о совершенной ими подлости. Он даже не подозревал, что работать худруком балета невозможно, если отношения с труппой зашли в такой тупик, когда люди держатся с ним вежливо и отстраненно, отводя глаза в сторону. Он понимал, что без взаимного творчества, без полной открытости и искренности — его работа вообще не имеет никакого смысла, он превращался в мелкую пешку на шахматной доске Антона Борисовича. Поэтому и старался окружить себя верными людьми из театров рангом пониже, в своих «амбициях» он был вынужден поставить крест на творческих планов, понимая, что от сцены ему теперь надо держаться как можно дальше. У него оставалась одна надежда, что если он будет смотреть на вожделенную сцену из директорской ложи, его бывшие коллеги, соратники и друзья — перестанут смотреть на него, как на чудовище.

В дверь номера тихо постучали, он распахнул двери перед служащим отеля, одетым в лакейскую ливрею, какие он видел в спектаклях театра в сценах «Во дворце короля». На минуту ему даже показалось, что за этим лакеем с подсвечником — впорхнут его прежние подружки-партнерши, закружатся, защебечут свои песенки, а потом войдут и те, с кем он столько самых трудных лет делил гримуборные и костюмерные… Будут улыбаться, шутить, разливать шампанское…

На его лице было написано такое разочарование, что старик-лакей, вкативший в номер его заказ на сервировочном столике, сочувственно покачал головой. Ловко сервируя обеденный стол, он с каким-то неуловимым шиком подал Мылину букет свежих высоких роз. Он был благодарен администрации отеля, тонко понявшей всю сложность его «пикантной» ситуации, и поставившей прислуживать им не молодых красавцев, обслуживавших другие номера, а этого старика, в чем-то напоминавшего дворецких из английских исторических фильмов про старину.

В их лакее было еще одно качество, каждый раз приятно удивлявшее Мылина. Он обладал внешностью, которую было практически невозможно запомнить. Иногда ему даже казалось, что если он вплотную прислонится к стене, обитой английским ситцем с зелеными огурцами, то немедленно с ней сольется вместе со своей яркой лакейской ливреей.

С Каролиной у старика-лакея сложились какие-то доверительные отношения, напоминавшие сюжет из фильма «Красотка», где девушка, попавшая в шикарный отель с улицы, просвещается многоопытной прислугой. Старик рассказывал Каролине, как следует держаться на общих обедах и ужинах при свечах, что надевать к завтраку и коктейлю, с кем следует здороваться, а кого подчеркнуто не замечать, зная, что подобная деликатность будет должным образом оценена «в высшем свете».