Время красного дракона

Машковцев Владилен Иванович

Прокурор мучился раздумьями, а Рафаэль Мовсесович Хитаров писал в это время своему отцу: «Ты, вероятно, узнал уже из газет о моем новом назначении — я избран вторым секретарем Челябинского обкома. Выдвижение большое, и я, конечно, счастлив, что партия оказывает мне такое доверие. Итак, приходится оставлять Магнитку и перебираться в Челябинск».

Из этого письма мы видим, что в любое время бывают счастливые люди. Инженер Голубицкий был рад по другому поводу. Новый директор завода намекнул, что его, Голубицкого, представили к ордену Ленина. Григорий Коровин тоже был человеком счастливым: он стал сталеваром, вступил в партию, женился на Леночке и купил велосипед. Недавно его пригласили в партком:

—

Ты знаешь, Коровин, что к нам приезжает знаменитая скульпторша из Москвы, Вера Игнатьевна Мухина?

— Не знаю. А я здесь причем? Присутствовать должен на встрече с букетом цветов?

— Нет, Коровин! Задание более ответственное: мы представим твою фигуру и Шаталина, и еще два-три человека — для вылепления в бронзе! Ну, сначала тебя изваяют в гипсе, а после отольют в металле.

— Да ить у меня рожа вроде не очень баска...

— А ты потренируйся у зеркала, научись партийно-патриотический вид обретать. Штобы преданность социализму струилась в будущие тыщалетия! Понял, Григорий?

— Как не понять? Сомнения, однако. Боюсь вот, не справлюсь.

— А ты не сумлевайся. Вообрази нашу светлую и близкую коммунистическую жизнь, улыбнись, руку вперед выбрось бодро.

— Как Ленин?

— Нет, не как Ленин, а чуточку поскромней.

Гришка Коровин целую неделю, приходя с работы, вертелся перед зеркалом, изобретал позы и спрашивал то у своей жены Лены, то у соседской девчонки Груни Ермошкиной:

— Впечатляет? На кого я похож?

— А сейчас?

— А ежли вота так?

— А тебе на кого надо быть похожим? — интересовалась Лена.

— На Илью Муромца, который получил профсоюзный билет и талон на приобретение галош.

— Тогда тебе и тренироваться не потребно.

Искренняя радость и жизнелюбие захлестывали Гришку Коровина. О несчастных людях рассуждать нет смысла. Страдальцев в России всегда много. Но еще больше людей, которых нельзя отнести к удачникам или противоположно — к бедолагам. Начальник НКВД Придорогин не причислял себя к людям счастливым, однако, не ходил и в горемыках. Смысл жизни он видел в работе, в кипучей деятельности по разоблачению врагов партии. В городе в последнее время кто-то опять начал распространять самописные антисоветские листовки. Очень уж знакомым был их текст: «За то, что они пролили кровь пророков... кусали языки свои от страдания».

Листовку принес в НКВД осведомитель Емельян Попов, по кличке — «Попик», кареглазый, хилявый вьюноша, часто выступающий в газете со статьями о нравственности и поэзии. В милиции знали, что Попик ворует книги в библиотеках, выводит штампы, продает редковинки на базаре. Но антисоветчики опаснее, чем какие-то хмыри-жулики... А у Попика, как и у Шмеля, и у Лещинской, было тонкое чутье на врагов народа. Он пописывал стишки, легко втирался в доверие к местным членам литобъединения, к студентам.

Придорогин пригласил Порошина:

— Аркаша, ты помнишь: года три тому назад заводилось у нас дело о прокламации? Мы тогда запурхались, не стали вести расследование. Поройся-ка в архиве, найди ту писульку. И за дело возьмись лично. Попик — осведомитель серьезный, перспективный, природный. Я бы даже сказал — потомственный!

— Не нравится мне Попик, — вздохнул Порошин. — Вертлявый он, подленький, стишки вот недавно украл у одного пиита, опубликовал в «Магнитогорском рабочем» под своей фамилией.

— Аркаша, все наши осведомители — подленькие. Но мы без них не обойдемся. Тебе и Шмель когда-то не нравился. А теперь это — лучший сексот в городе, твой друг и помощник. Признайся в своей ошибке!

— Да, Шмель у нас молодец.

Аркадий Иванович искренне раскаивался, что относился когда-то к Шмелю с высокомерием, чувством неприязни. Заведующий вошебойкой, выполняя поручения

НКВД, бегал иногда и таился в засадах по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Он помог раскрыть и арестовать около ста вредителей, диверсантов, шпионов. Порошин в шпионов не очень верил. Но ведь они сами признавались, называя руководителей, состав организаций. И далеко не все делали это под битьем и пытками. Неужели просто от страха, от представления о мучениях? А где же нравственность и сила духа? Пока что из пяти тысяч, прошедших через допросы НКВД в городе, испытание выдержали всего два человека: дед Меркульев и его внучка Фроська. А пытки, то бишь физическое воздействие на врагов народа, не самостоятельность, не местная инициатива. Сам товарищ Сталин объяснил, почему необходимы ужесточенные допросы. За Иосифа Виссарионовича Порошин согласился бы отдать жизнь: «Сталин — великий вождь! Какое дело вершит! Построим социализм, и все будут равны. В магазинах лет через десять появятся колбаса, мясо, конфеты, одежда. Рабочие будут жить в благоустроенных квартирах, ездить на работу в легковых машинах, летать на дирижаблях. Гейнеман и Трубочист говорят, будто все это — утопия. Но ведь жить с каждым днем все лучше. Вот уже отменили и карточки...»

— Прибыл в ваше личное распоряжение! — отрапортовал Шмель. Порошин улыбнулся дружески:

— Садись, Мордехай, отдохни. Я рад видеть тебя. Извини за то, что относился раньше к тебе холодновато.

— Приятно слышать, Аркадий Ваныч.

— Хочу тебе поручить ответственное дело.

— Какое?

— Возьми вот эту прокламацию, сходи в школу казачьей станицы. Поговори с учителями, попроси у них старые тетрадки, если они сохранились. Надо найти по почерку девочку-школьницу, которая нацарапала сию пакость три года тому назад. Срок на розыск — двое суток. Девицу, кем бы она ни была, хватай и волоки сразу ко мне или к Придорогину.

Для Матафонова задание было более трудным: объехать с фотокопией почерка конторы, базы, учреждения. Девица, нацарапавшая антисоветскую прокламацию, вероятно, окончила школу, устроилась на работу. Институт и техникумы Аркадий Иванович уже проверил, там следы не обнаружились. Значит, паршивка сидит в какой-нибудь конторе, если не уехала за пределы города. В рабочий класс девица с таким почерком — не пойдет! Весь ее характер на виду! Змея!

На другой день Порошин засел в паспортном столе. Расчет его был прост. Антисоветчица должна была получить паспорт, заполнив анкеты. Паспортов на жителей из казачьей станицы выдано не так уж много. Первым на след вышел сексот Шмель. Учительница сразу опознала почерк своей любимой ученицы. И тетрадки с ее сочинениями сохранились. Шмель вырвал тетрадку из рук учительницы и побежал в НКВД. Матафонов по случайности обнаружил сразу на одной из продуктовых баз накладную с почерком антисоветчицы. Она здесь получала продукты почти ежедневно. Порошину долго не везло, но когда он взял учетную карточку с разыскиваемым почерком, то сердце его оборвалось... Сомнений быть не могло. Карточка-анкета была заполнена гражданкой — Меркульевой Ефросиньей Владимировной. Нет, к великому горю — не однофамилицей, а Фроськой. Она подмигнула с фотокарточки: мол, вот я и попалась!

У Порошина теплилась слабая надежда, что Шмель и Матафонов ничего не найдут. Тогда можно еще что-то предпринять, пустить розыск по ложному следу, уничтожить листовку, фотокопии. Но в паспортный стол позвонил Придорогин:

— Порошин? Срочно ко мне! Мы нашли гадюку, которая прокламации пишет. Я уже направил Бурдина на задержание. И знаешь — кто это? Твоя Фроська! Но ты не переживай. Я тебе доверяю. Напиши объяснительную, будто это одна из твоих шлюшек. Што ты сам за ней следил, подозревал. Не падай там духом. Ты ведь с ней не расписан в загсе...