Время любить
Шрифт:
Их взгляды встретились. Но она не могла остановиться. Нужно было идти дальше, в то время как мнимый садовник уходил в сторону мечети. И все же, посмотрев на свою позолоченную тюрьму, Катрин почувствовала, что на сердце у нее стало легче. Она не могла понять, каким образом Готье оказался здесь, затесавшись среди слуг в Аль Хамре, но если он здесь и был, то только благодаря Абу-аль-Хайру. Он, конечно, играл здесь роль глухонемого, так как это было Для него самым удобным и наименее опасным. Он здесь, совсем рядом с ней! Эта мысль поддержала ее. Катрин расплакалась от радости. Приятно было сознавать, что он находился в этом проклятом дворце, заботясь о ней, насколько это было возможно. Жосс, со своей стороны, был в Альказабе, среди солдат… может быть, даже в Гафаре, рядом с Арно. Но здесь она задумалась. Прежде всего он
Когда Катрин добралась до своей комнаты, Морайма которая всю дорогу молчала, бросила на нее неуверенный взгляд:
— Отдохни. Через час я приду за тобой…
— Зачем?
— Чтобы отдать тебя в руки банщиц. Каждую ночь отныне тебя будут отводить к хозяину.
— Ты не знаешь, чего он хочет от меня? От возмущения перехватило дыхание, но Морайма только пожала плечами.
— Ты — его собственность. Он желает тебя… Что же еще может быть естественнее? Когда невозможно избежать своей доли, мудрость требует подчиниться, не жалуясь…
— И ты думаешь, что я на это соглашусь?
— А что ты еще можешь сделать? Ты красива. По-своему хозяин любит тебя. Может быть, ты обезоружишь его гнев…
На подбадривания Мораймы Катрин ответила ей свирепым взглядом, и Морайма предпочла уйти. Оставшись одна, узница упала на кровать. Подумать только! Она верила в калифа, а он обошелся с ней так жестоко! Он был достойным братом Зобейды. Она обнаружила в нем то же высокомерие, ту же дикую ревность, тот же беспредельный эгоизм. Зобейда думала, что Арно убьет Катрин, забудет о ней рядом с принцессой, и Мухаммад смел надеяться сделать ее своей тогда, когда обрекал ее мужа на бесконечные муки. Конечно, Катрин твердо решила защищаться как дикий зверь, но у ее палача были все средства не дать ей этой возможности. Он, конечно, только посмеется над усилиями, которые она предпримет для того, чтобы сопротивляться… И она даже не сможет себя убить! Печально она вытащила маленький флакончик с ядом, который ей послал Абу-аль-Хайр, из тайничка — она припрятала его за одной из голубых плиток, которую ей удалось отковырнуть от стены. Если бы можно было передать половину своему супругу, она бы, не колеблясь, проглотила оставшееся зелье… Но это невозможно! Она должна оставаться жить ради Арно, чтобы избавить его от палачей…
Скользящие шаги немого евнуха, принесшего ей поднос с едой, заставили ее вздрогнуть. Флакон исчез в ладони. Она посмотрела, как слуга ставил поднос на кровать, вместо того чтобы поставить его на пол, на четыре ножки, как обычно. Раздраженная, она хотела оттолкнуть еду, но значительный взгляд негра привлек ее внимание. Человек вынул из своего рукава, тоненький свиток бумаги и уронил его на поднос, потом, кланяясь до земли, ушел, как полагалось, пятясь спиной.
На бумаге, которую Катрин поспешно развернула, она прочла несколько строк, написанных ее другом-врачом:
«Тот, кто спит глубоким сном, не знает мук, не слышит и не видит, что происходит вокруг. Розовое варенье, которое каждый вечер тебе будут подавать, принесет тебе несколько часов сна, такого тяжелого, что ничто и никто не сможет тебя разбудить…»
Больше ничего не было, но из сердца Катрин вырвалась пылкая благодарность. Ее друг при помощи способов, известных ему одному, сумел внимательно проследить за ней. Она поняла: каждый вечер, приходя за ней, Морайма будет находить ее в таком глубоком сне, что калиф останется ни с чем. И кто же сможет заподозрить, что в невинном варенье из роз прячется разгадка, ведь без него в Гранаде просто не бывает трапезы?
Быстро положив флакон обратно в тайник, Катрин уселась перед подносом. Нужно съесть и чего-то другого, чтобы не пробудить подозрений. Это было нелегко, есть совсем не хотелось, но она превозмогла себя и проглотила несколько кусочков. Закусив все тремя ложками знаменитого благовонного желе,
Глава четырнадцатая. БАРАБАНЫ АЛЛАХА
У подножия красной двойной башни-донжона, возвышавшейся над воротами Семи Этажей, собралась толпа. Дело шло к вечеру, дневная жара спала. Здесь происходили военные учения или большие праздники. Там, внизу, под крепостными стенами Аль Хамры, выстроили деревянные помосты для публики и трибуны, затянутые пестрым шелком, для калифа и его сановников, но было столько народа, но большая часть публики осталась стоять.
Все предыдущие дни повсюду в городе объявляли, что властелин верующих собирает народ на похороны своей возлюбленной сестры. В этот вечер неверный, который ее убил, будет предан смерти. Мужчины, женщины, дети, старики смешались в движущуюся пеструю массу, крикливую и оживленную. Крестьяне спустились с окрестных гор и коричневым пятном своих халатов выделялись среди красных белых, синих и оранжевых платьев горожан. Люди показывали друг другу на отряды наемных воинов, прибывших из Магриба, на их длинные заплетенные в косички волосы развевавшиеся над селамами, с алыми ромбами на спине, Другие воины, одетые в темно — синие одежды и закрытые покрывалами, как женщины, со странными кожаными щитами в миниатюрных рисунках, еще более, может быть, устрашали горожан своим видом, чем мавританские всадники в сиявших шлемах.
Весь верхний город спустился сюда в праздничных одеждах, сияя золотом и серебром, и над ними резко выделялись одежды имамов, занимавших уже трибуну великого кади. Повсюду бродили высокорослые рабы-суданцы из дворца в платьях ярких окрасок и с кольцом в ухе. Они смеялись как дети в ожидании представления.
Атмосфера ярмарочного гулянья и веселья царила над площадью. В ожидании начала представления городские бродячие артисты пришли на поле, уверенные, что здесь-то они найдут себе публику. Фигляры и фокусники, рассказчики, которые отбивали ритм ударами в тамбурины, черные, заросшие волосами заклинатели змей со своими страшными питомцами, акробаты, у которых, казалось, не было костей, гадалки, предсказывавшие будущее, певцы, тянувшие гнусаво стихи из Корана или любовные поэмы, старые паяцы и шуты, одетые в черную кожу, с седыми бородами, стенавшие среди толпы, ловкие нищие со слишком проворными пальцами — все смешалось с красной пылью, поднимавшейся из-под их ног. Пахло конским навозом и соломой.
Над входными воротами в Аль Хамру, между зубцами, появилось несколько человек. Один из них, высокого роста, одетый в халат с оранжевыми полосами, шел впереди других. Калиф Мухаммад убедился, что все на месте и что представление можно начинать. Вокруг огромной площади кавалерийские эскадроны в остроконечных шлемах и с белыми тюрбанами вставали на свои посты… На башнях Аль Хамры, неподвижно стоя на одной ноге, задумались аисты.
В это время в гаремных покоях женщины под деятельным управлением Мораймы готовили бесчувственную на вид Катрин. Стоя в центре комнаты, посреди вороха покрывал, шелков, раскрытых ларцов, драгоценных флаконов, она позволила себя одевать, не произнося ни слова, похожая на статую. В комнате слышны были только крики Мораймы, недовольной тем, что делалось вокруг нее, и раздраженные вздохи усталых служанок.
У правительницы гарема был вид жрицы, выполнявшей яркий ритуал. Она резко выговаривала женщинам, которые девали Катрин. Наряд был фантастический по роскоши: тонкой и мягкой позолоченной кожи, вышитой золотом и изумрудами, были ее туфли без задников, из золотого муслина широкие шаровары, из золотой парчи — коротенькая кофточка. Несметное множество украшений навесили на нее: браслеты поднимались до середины рук, обручи на щиколотках, ожерелья-ошейники свисали до самой груди, наполовину открытой глубоким вырезом, и, наконец, сказочный пояс, широкий и тяжелый, настоящий шедевр персидского искусства, с бриллиантами, рубинами и изумрудами, который Морайма с уважительной опаской положила на бедра молодой женщины.