Время Оно
Шрифт:
— У-у, хлебоясть! — погрозил своим воинам поднявшийся воевода. На Жихаря же он смотрел теперь с каким-то сладким почтением.
— Чего ты сразу гневаешься, добрый человек? — спросил он. — Мы степного грабителя поймали. Сам посуди — льзя ли его не повесить? Мы вам же пользу делаем. Разве многоборцы его помилуют?
— Княжна решит, — высокомерно сказал Жихарь. — Убирайтесь с нашей земли.
Тут Долболюб кинул взгляд на деревянный Симулякр — и снова осмелел.
— Да кому нужна ваша земля? — спросил он. — Чего с нее взять? Разве что сопли твои?
— Для
— Ха! — радостно вскричал Долболюб. — Ты, парнюга, видно, шатался где-то и ничего не знаешь? Да третьего дня ваш хваленый Невзор от наших героев еле ноги унес на Собачьей заставе! Первым коня заворотил! Да и на коне-то едва усидел! А я-то на него в свое время столько сил потратил, воинской службе обучаючи, да, видать, не в коня корм. Сглазили вашего Невзора, изурочили добрые люди!
Богатырь похолодел. Славу его кабатчик, конечно, присвоил, а личной доблести и силы он ему не закладывал. Теперь даже Долболюб — да что Долболюб! — всякий кривлянский отрок может запросто его одолеть. Пока слава держалась, враги не осмеливались переступать древние рубежи, а теперь край без защиты…
— Подумаешь, — сказал он. — Невзор, поди, все еще болен, с самой осени ведь пластом лежал…
Выходило, по Жихаревым словам, что сам он уже вполне согласился с наличием самозванца — вон, гляди, защищает его…
— Да и помимо Невзора есть кому оборонить Многоборье, — добавил он и вопросительно поглядел на Симулякр. Но Умный Меч в спорах участвовать не пожелал и не перевоплотился ни во что грозное и неодолимое.
Потихоньку осмелели и прочие кривляне. Кто-то выкрикнул:
— Да что с ним толковать, со щербатым да бритоголовым! Он, поди, сам из Степи! Вот и повесить его заместо утеклеца!
И стали кривляне мелкими шагами приближаться к своему предводителю. Мечи прятали за спинами. Двигались дугой, норовя обойти странного чужака.
И драться было не с руки — не для того его Беломор готовил, — и не драться нельзя: совсем обнаглеют и пойдут на Многоборье большой войной…
Тогда богатырь вытащил из-за пазухи платок, подаренньтй любимой княжной, развязал один из четьуех узлов и…
…И чуть не полетел на землю — с такой силой хлынула из освобожденного угла озерная вода. Жихарь устоял, посильнее перехватил угол рукой, чтобы струя била дальше и сильнее.
Жихарь устоял, а воевода Долболюб как раз и грохнулся, подставив свой отряд под убойный поток. Богатырь водил струёй туда-сюда, опрокидывая кривлян, забивая им глотки водой. Где-то под ногами возился поверженный воевода — на его панцире даже осталась заметная вмятина.
«Ты гляди, что творится! — восхищался Жихарь. — Какое я себе новое оружие добыл! Таким оружием хорошо бунты с мятежами разгонять — и крови не прольешь, и горячие головы охолонут!»
— Сейчас резать вас на мелкие части струёй буду! — пообещал он противникам и сжал влажную ткань еще крепче.
Кривляне по собственным
— Живота! Живота!
Богатырь напоследок стеганул его струёй по причинному месту, потом отошел, разжал кулак и стал завязывать узел. Сам при этом облился с головы до подметок.
— Вот так-то! — сказал он. И, припомнив древнюю легенду, добавил: — В моем возрасте на границе по Рио-Гранде неприлично числить за собой одних мексиканцев!
Такие страшные слова окончательно добили кривлян с воеводой.
Грязь под ногами противно хлюпала и чавкала. Богатырь отошел в сторонку и начал стягивать через голову паутинную кольчугу, чтобы выжать ее досуха, поскольку мало радости будет ночью в мокрой одежде. Симулякр он положил на землю.
Дикий гортанный вопль раздался сзади, и почти такой же вопль откликнулся ему спереди. Богатырь поспешно натянул кольчугу назад, чтобы освободить голову.
Воевода Долболюб лежал в нескольких шагах от него, сжимая в руке толстое копье с широким зазубренным лезвием. Из правой глазницы воеводы торчала стрела, а из леса выезжал на коне, издавая переливчатый боевой клич, Сочиняй-багатур.
— Совсем плохой, совсем глупый, — сказал степной витязь, остановив коня. — Спина повернулся, глаза тряпка закрыл — тебя нагайка учить надо, разве отец не учил?
— На то умные люди и созданы — нас, дураков, учить, — ответил наконец Жихарь.
— Твой куда идет? — спросил багатур. Большое и круглое лицо его было все в синяках и шишках, узкие глаза совсем заплыли — как он только прицелиться сумел?
— В город Вавилон, — честно ответил Жихарь.
— Сам давно туда собиралась, — сказал певец. — Оба-двое пойдем?
— Нельзя, — вздохнул? Кихарь. — Не велено мне туда спутников брать.
Он хотел добавить, что дело-то уж больно опасное, но вовремя спохватился, что такие слова могут только раззадорить настоящего воина — а Сочиняй оказался именно таковым. Другой бы на его месте давно бы уже от радости до Степи доскакал, а то и далее. Поэтому богатырь сказал:
— Направляюсь туда по обету, поклониться могучему царю Вавиле. Нельзя мне ни спутника завести, ни рожи умывать, ни мясного вкушать, пока не дойду. А идти-то мне полагается пешком! А через каждые сто шагов полагается мне вставать на колени и хвалу возносить ихнему халдейскому идолу триста тридцать три раза, ни единожды не сбившись. Надеюсь до седых волос добраться…
— Какой строгий обет! Шибко строгий! Только рожу не мыть легко, а без мяса совсем пропадай!
Степняк соскочил с коня, обшарил воеводу, вытащил кошель, кинжал, с сомнением поглядел на тяжелые латы, взвесил на руке не достигшее цели копье. Монеты из кошеля поделил на две равные кучки. Потом так же деловито принялся развязывать брошенные кривлянами заспинные мешки.