Время освежающего дождя (Великий Моурави - 3)
Шрифт:
– Знаю, знаю, мой Керим, - перебил Керима Луарсаб, - ты будешь молчать и под пыткой. Но подумай о судьбе царицы Тэкле: если приключится подобное несчастье, она с двумя стариками останется без защиты... И еще, спаси Христос, сарбаз может вспомнить случай с треснувшей глиной на нежном пальце... Остальное мне не надо тебе предсказывать... Нет, мой Керим, мой Баака, я царицу Тэкле не оставлю, как она не оставляет меня. Мы до последнего вздоха будем вместе.
– Но, благородный царь из царей, это единственный посланный аллахом случай!
– с огорчением вскрикнул Керим.
– Единственный
– Да, мой Керим, в этом ты прав, но я уже решил...
Баака молчал, седеющие усы понуро свисали, но глаза по-прежнему были полны сурового достоинства.
– Светлый царь, - тихо сказал Баака, - разве ты не испытываешь страшную муку каждый день, видя нежную, подобную цветущей ветке миндаля, царицу в одежде нищенки? План Керима мне кажется смелым, но надежным... Увы, мой царь, это редчайший и... я чувствую, Керим прав - последний случай.
Луарсаб прикрыл ладонью глаза и долго лежал так не двигаясь. Потом поднялся, как-то сразу осунулся, и плечи его опустились, точно под непосильной тяжестью:
– Пойдемте, мои верные дети... Джафар-хан, может, уже тревожится.
Еще два дня длилась охота. Она перенеслась на берег небольшой речки, где были развешаны тенета. Сюда слеталось множество пернатой дичи. И соколы нетерпеливо клевали серебряные цепочки и стремительно взлетали к голубым высям. Но Луарсаб уже потерял всякий вкус к охоте. Он тосковал по Тэкле, рвался обратно в свою темницу...
Джафар-хан с большой похвалой отозвался о Кериме. Он зорок, но не назойлив, храбр, но не безрассуден, умен, но немногословен. Лицо его приятно располагает.
– Хорошо ли он следил за грузинами?
– спросил Али-Баиндур.
– Как ястреб за лебедями. Когда в час вечерней зари я учтиво спросил царя: не беспокоит ли его тенью следующий за ним Керим, пленник ответил: "Я его не замечаю". А князь добавил: "Комар меньшее зло по сравнению со змеею".
– Бисмиллах! Значит, он все же щекотал им пятки?
– Не найдешь ли ты, хан, приятным уступить мне Керима? Он достоин украшать свиту моего отца, Караджугай-хана. Могу оставить за него пять онбашей.
Судорога свела губы Али-Баиндура. Все знают: Караджугай могущественный хан, ему все доступно, но, да будет Джафару известно, и за двадцать онбашей Керим не продается, ибо он предназначен не для праздной жизни, а для загадочного пути через каменистые пороги и холодные волны. Подобно чеканщику, терпеливо шлифующему драгоценность, хан Али-Баиндур много лет превращал простого кизилбаша в драгоценного попутчика тайных дел. Сарбазы за Керима готовы огонь глотать. А как оберегает он пленника? Вот недавно, застав служанку, убирающую по воскресеньям покои царя, беседующей с Баака, он тотчас же удалил болтунью, сам разыскал в ближайшем рабате немую старуху. Нет, Али-Баиндур только тогда может быть спокоен, когда Керим возле него.
Джафар с сожалением вздохнул и отправился в круглую башню. Он долго беседовал с Баака, потом, огорченный, спросил царя - какой ответ довести до царственного слуха Лелу-ханум?
Луарсаб вынул из ларца уже написанное послание и передал хану.
– Бисмиллах!
– Сколь я взволнован вниманием лучшего из лучших, чтимого мною, великодушного полководца Караджугай-хана! Словами трудно выразить... Если богу будет угодно и я еще увижу радость, поделюсь ею с мудрым Караджугай-ханом. Кто из богоравных отказывается добровольно от своего трона? Но возвращаться к нему по дороге предательства, отрекаясь от предков, покоящихся под сенью креста? Нет, такое не угодно небу и не прощается народом. Мое сердце открыто перед тобой, достойный сын Караджугай-хана. Не хочу хитрить, тяжел мне плен, но он ниспослан владыкою неба за грехи мои. Да будет так.
С глубоким уважением смотрел Джафар на царя-узника. Несчастье не сломило его гордости, не пригнуло к стопам шах-ин-шаха. Он не написал унизительного послания, не умолял о пощаде. Залитый кровью отцов и братьев ослепительный трон Сефевидов не знал такой возвышенной силы и гордого смирения.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Ускакал Джафар-хан. Камень, песок, зелень промелькнули перед его взором. Он остановил коня у Демавенд-горы, полюбовался, как добывают белый мрамор. Потом в Заендеруде на коне горделиво проехал по Исфаханскому каменному мосту, ласкающему глаз, и, призываемый шахскими барабанами, свернул к Давлет-ханэ. Там, у резных ворот, вытянув медные хоботы, сверкали шесть пушек, привезенных из морского города Ормуза. Подбежавшему черному прислужнику Джафар небрежно бросил поводья и, встреченный тридцатью пышно разодетыми молодыми ханами, несущими почетную стражу у покоев шаха Аббаса, весело прошел мимо решетчатых окон. Блеск золотой лепки ложился на его довольное лицо. Он снова увидел на стенах изображение грифонов, крылатых коней и пленительных красавиц...
Али-Баиндур даже сплюнул, уставившись на облупленную гурию, намалеванную на побеленной стене передней комнаты, где он обычно выслушивал крепостных юзбашей. Кипучая зависть повернула его мысли от Джафара. Под решетчатым окном залаяла скучающая собака. Али-Баиндур схватил чашу с водой и выплеснул в окно. Взвизгнув, собака отбежала. Но хан так и застыл с чашей, точно впервые увидел задний двор: толстые стены из сырцового кирпича, треснувшие от землетрясения, желтеющие низкие помещения сарбазов, конюшни и возле - кучу навоза в которой деловито копошились воробьи.
Потеряв надежду вырваться из Гулаби, Али-Баиндур стал вымещать свою злость на Луарсабе, повинном в его муках "Выходит, - думал хан, - что не царь картлийский прикован к моему стремени, а я держусь за хвост его лошади".
Утонченными издевательствами решил хан довести Луарсаба до отчаяния или до...
Но ни словом, ни видом не показывал Луарсаб, как тяжки для него придуманные ханом унижения. Ниша в садике, где укрывался от дождя и зноя Луарсаб, была заделана. В часы прогулок царя сарбазы начинали вытряхивать и чистить свои одежды, одеяла и тюфяки. Невыразимая пыль и запах потных рубах душили Баака, а Луарсаб продолжал невозмутимо шагать по взрытым дорожкам.