Время пастыря
Шрифт:
В церкви сделали склад для зерна, затем для удобрений, после превратили в спортзал, более того, танцплощадку. Затем опять в спортзал.
А старый Плешко умер с надеждой, что все вернется на круги своя, что опомнится народ и что церковь вновь станет Божьим храмом, и пойдут в него люди, ибо человек без веры – это человек без души. Она в человеке первооснова всему, что и делает его человеком.
Станет. Но для этого надо будет преодолеть путь безверия, путь без молитв и без разговора с Господом Богом. Тяжелый, страдальческий путь. Пройти и осознать в самом
На мой вопрос:
– Плешко сам хоть видел ее, грамматику эту? Или и ему кто-то рассказывал?
Василь, негодуя на мое недоверие, громко хлопнул ладонями:
– Да он служил в церкви вместе с Тихоновичем! Правда, как долго, не знаю. Не спрашивал. Эх, Колька, Колька…Слушай, у тебя там на бутылку вина ничего не завалялось? Возьми велосипед да смотайся в магазин, тогда и побеседуем.
У меня в кармане всегда что-то для такого случая имелось. И был разговор невеселый, непростой, словно завязывались стаканы узлом на горле.
Спустя неделю после своей поездки во Львов был я в Лунинце в районной газете. Тянуло туда, как тянет человека в круг единомышленников, единоверцев. Хотелось поговорить с Колей Каленковичем, местным журналистом-краеведом. Увидев меня, он обрадовано произнес:
– А я к тебе в Лунин собирался. Хочу написать про вашего кузнеца.
– Василя, что ли?
– Да, удивительный человек. Я уже о нем кое-что писал. Надо бы побольше. Простой кузнец, а сколько всего в нем непростого. Он мне кое-какие книги пообещал дать. Говорит, что это остатки библиотеки Друцко-Любецких – значимая фамилия для нашего края.
– Недавно виделся с Василем. Во Львов меня спровадил.
– Никак за грамматикой Тихоновича?
– За ней.
– Мне он тоже рассказывал. Эх, заняться бы ее поисками…
– Так в чем дело!
– Увы…
Как оказалось позже, в то далекое лето Николай Каленкович круто поменял свою журналистскую судьбу. Перед ним легла совсем иная жизненная дорога.
Договорились, что через пару дней увидимся у Василя Карпца и там обо всем поговорим.
Не увиделись. Я был занят заготовкой дров на зиму для матери. Он побывал в Лунине без меня…
…Мать опять повторила, что Василь забегал несколько раз.
– Чего он хочет от тебя? Спрашиваю, какие у тебя такие секреты.
– Не сказал?
– Да какое там. Есть говорит секрет, иначе не приходил бы. Говорила ему, дам твой адрес, напиши. Так знаешь, что отвечал, «я уже свое все переписал, теперь его очередь». Посмеялся и пошел. И чего это он от тебя хочет?
– Вот схожу и узнаю.
– Сначала поспите после дороги.
Но сна как и не бывало. Вышел во двор, сел на лавку. Над Засталичьем – огромной дубравой, самым веселым местом для села, поскольку там отмечались и дни победы, и дожинки, и еще разные праздники – всходило солнце. Оно словно раздвигало
– Знала бы, не говорила.
Василя я застал в кузне. Он на наковальне по чем-то усердно отстукивал молотком. Звон шел легкий, веселый, тот особенный звон, который рождается только в кузнице и рождается под руками мастера. А Василь был мастером.
– Во, а мать говорила, что завтра будешь! – обрадовано воскликнул он. – Да в такую рань. Вот, копаничку делаю. Заказов как никогда много. Как свободная минута, так и стучу.
В углу лежало несколько штук уже готовых трехрачных копаниц, так любимых женщинами нашего села. Он бросил туда старую фуфайку:
– Прикрою, а то умыкнут хлопцы. Продадут и пропьют.
– Мать говорила, что ты заходил.
– Так и для нее сделал. Отнес. Но заходил вот по какому поводу. Новость узнал такую, что и не поверишь. Нашлась наша грамматика! Приезжал ко мне писатель из Минска. Долго мы с ним беседовали. Я ему тоже втолковал, что жил в наших краях такой удивительный человек. Он сначала про меня захотел написать, а потом так увлекся, что пообещал тоже заняться ее поисками. Книгу пишет и теперь ищет следы Тихоновича. Так вот, прислал письмо и сообщил, что существует эта грамматика. Знаешь, ну хоть бы глазком увидеть, что в ней написано!
– У Кохановского?
– Нет, Тихоновича. То, что Кохановский напишет, скоро прочитаю. Обещал прислать свою книгу.
– Сама грамматика где?
– Вроде как в Минске. Я не уточнял. Но я в Минск и раньше писал – отвечали, что у них ничего подобного нет.
– Писатель ведь специально к тебе приезжал?
– Да, может из-за моих писем, а может, где в газете прочел. Каленкович кое-что написал. Сначала и Кохановский сказал, что обо мне хочет написать, а как узнал о Тихоновиче, так мы больше и говорили о нем. Ходили на кладбище, искали его могилу. Да где там. Столько лет прошло.
– Значит об авторе никаких следов?
– Чего же. Вот воспоминания Плешко остались, его сыновья кое-что рассказывали. Люди еще не забыли.
– А документально?
– Надо искать. Даже не знаю, откуда он родом, что за человек? У меня на чердаке кое-какие документы из церкви сохранились. Надо бы посмотреть. Засяду там над ними основательно… Зайди вечером.
Вечером подвыпивший Василь отказался лезть на чердак.
– Там пылища, все в куче малой. Приезжали после писателя хлопцы из Минска, перерыли все…
Жена Ганна удручающе покачала головой:
– Напаковали книг несколько мешков и увезли, а ему вина накупили. Там уже столько ходоков лазило, что, может, ничего и не осталось.
– Да не слушай ты ее. Злится. Она на меня все время злится.
– Коля, ну скажи, как на него не обижаться, когда он столько лет деньги тратил на различные книги. Детям конфет не купит, а на книжку потратится. Его ведь сколько раз приглашали на работу в пинский музей. Стеснялся, отказывался, говорит, «ну куда я без образования». И вот…