Время Сомнамбул
Шрифт:
Священник, несколько дней не видевший этого охранника на лагерной вышке, догадался в чём дело. Чтобы проверить своё предположение, он направился к железным воротам. Из КПП никто не показался.
– Эй!
– крикнул он шагов за десять.
– Есть кто живой?
Через минуту появился тщедушный охранник с автоматом наперевес.
– Чё тебе?
– А где твой напарник?
– узнал его священник.
– Тот, который собак пристрелил?
– Зачем он понадобился?
– В голосе прозвучала настороженность.
– Чтобы и тебя пристрелил?
Тщедушный охранник попробовал усмехнуться.
– Да так,
– Ах, проведать, тогда давай, топай, нет его.
– С ним что-то случилось?
– А тебе какой дело?
– На мгновенье голос охранника дрогнул.
– Говорю, убирайся отсюда.
– Ты что, меня боишься?
– Я - тебя?
– Охранник снял автомат с предохранителя.
– Тоже напугал, дам очередь, и нет тебя!
Он скривился в ухмылке, а у самого руки ходили ходуном, и палец так и плясал на спусковом крючке. Решив не испытывать судьбу, священник медленно развернулся. Дверь в его лачугу была распахнута, и солнце лежало на полу косой трапецией. Священник захлопнул дверь за собой.
– А того охранника, с наглыми глазами, похоже, подкосило, - сказал он дремавшему на постели учителю, едва сдержавшись, чтобы не добавить: "Божья кара".
За него это сделал учитель.
– Да что вы говорите!
– встрепенулся он, приподнимаясь на локте.
– Получил по заслугам, не жалко. Значит, скоро с нами окажется. Можно и счёты свести, как думаете?
– Разве это что-то изменит? Да он уже и не поймёт.
– Вы правы, это я к слову.
– Учитель почесал затылок.
– Значит, болезнь бушует и за забором. Готовьтесь, святой отец.
– К чему? И не называйте меня, пожалуйста, так.
– Ладно, ладно. Полагаю, стена скоро рухнет. Она стала бессмысленной, и охранники побегут, как крысы. Весь город будет принадлежать сомнамбулам. Вот увидите!
Вскочив, учитель, щёлкнул пальцами, выражая уверенность.
Ближайшая неделя подтвердила его правоту.
В городе уже полным ходом шла вакханалия. Спиртное, которое доставали, где только могли, развязывало языки.
– А что терять, хоть напьёмся напоследок.
– Да, теперь всех накроет. А начальство, вот увидите, на вертолётах смоется.
– Как пить дать! Надо бы мэра с его людьми в лагерь отправить, пока не поздно.
– В лагерь? А кому его охранять? Солдаты-то разбежались. Там одни "изолированные". Теперь уже и не "изолированные".
– Раздавался пьяный смех.
– Короче, они не сегодня-завтра сюда пожалуют. Ждите.
Все в ужасе замолкали.
Но некоторые, случалось, куражились.
– Скорей бы уж, что ли. Надоело умирать от страха.
Но сами втайне надеялись, что проскочат, что болезнь каким-то чудом обойдёт их стороной. Разливали ещё вина и спьяну цеплялись за соломинку.
– А, может, проспиртоваться насквозь, тогда и вирус не возьмёт?
– Ага, не возьмёт! Неклясов уж на что был пропойца, а заболел первым. Нет, все тут сгинем, помяните моё слово.
Горе, которое не с кем разделить, горе вдвойне, а радость, которой нельзя поделиться, не радость. В этом смысле учителю со священником повезло. Наблюдая бродивших по берегу сомнамбул, учитель вспоминал город до их нашествия, свою прошлую жизнь, которая здесь, в лагере, казалось бесконечно далёкой. На его отдельные, не связанные замечания, священник рассеянно
– Слушайте, а может, их просто загипнотизировали?
– без всякой связи с предыдущим вернулся он к их старому разговору.
– Просто внушили быть такими, какие они есть? Как это делает школа, церковь или телевизор?
– Священник хмыкнул.
– Нет, я серьёзно, может, им в состоянии транса так хорошо, что они не хотят возвращаться? А и в самом деле, что они здесь увидят - скучную работу, серые будни, надоевшее до чёртиков представление о времени, которое олицетворяет будильник, и пространство, сделанное из тесной квартирки, лифта и дороги на службу. Недаром, Шопенгауэр считал, что у сомнамбул раскрепощается воображение, позволяющее воспринимать "вещи в себе" непосредственно, как это бывает у художников.
Учитель поднял плоскую гальку и плашмя бросил в океан.
– Э, опять вы за своё!
– Священник вспомнил их беседу.
– Повторяю, это бред чистой воды. Изменённое сознание... Тьфу! Поместите сюда на денёк вашего Шопенгауэра, сразу бы одумался. Ох, ты боже мой, болтать легко, когда сыт, а без скучной, как вы выразились, работы, давно бы все вымерли. И вообще, отстаньте вы со своим Шопенгауэром, мне ещё еду готовить.
Учитель насупился. Набрав в горку камней, стал швырять их один за другим в воду, наблюдая, как они прыгают по волнам, прежде чем затонуть. Это напоминало ему человеческую гонку, бег с препятствиями, бессмысленные скачки. До вечера он хранил молчание, но к ночи не выдержал.
– Вы, конечно, правы, какие из них художники. Обыкновенные безумцы.
В священнике проснулся христианин.
– Но разве они виноваты? Так распорядилась судьба.
– Судьба, - эхом повторил учитель.
– Знать бы ещё, что это такое.
Он прислонился через кулак к оконному стеклу, и долго смотрел в непролазную тьму.
– Вы бы ложились, сейчас охранники свет погасят.
– Да-да, конечно.
– Учитель оторвался от окна.
– Нелепая, однако, ситуация - оказаться среди умалишённых, - растянулся он на продавленной железной кровати.
– Но знаете, меня и раньше не покидало ощущение, что я в сумасшедшем доме.
– Он насмешливо скривил губы.
– Представьте, один нормальный, а вокруг чокнутые. У вас такое бывало?
– Нет.
– Счастливец! А я давно живу в театре абсурда. Взять хотя бы ровесников - у всех крыша едет. Даже у мужчин, а про женщин уж и говорить нечего. К нашему возрасту трудно сохранить здоровье, а психическое и подавно.
Священник хихикнул в кулак.
– Значит, вам здесь легче.
– В определённом смысле да. Ну ничего, скоро и вы привыкнете.
Учитель отвернулся к стене, и ржавые пружины в кровати угрожающе завизжали.
Прошёл день, и охранника, пристрелившего собак, доставили в лагерь. Надо отдать должное, полицейские работали оперативно. Мест уже не хватало, и его поселили в уже набитом битком доме. Бывший охранник ничем не выделялся, также спал на срочно устроенных для него высоких нарах, с которых пару раз свалился, не обратив внимания ни на посиневшие сразу ушибы, ни на сочившуюся из ссадин кровь, а в остальное время с соседями, чьё существование оставалось для него тайной, шатался по залитому солнцем побережью. Несколько раз его замечали священник с учителем, но ни о какой месте, речь, естественно, уже не шла.