Время Сомнамбул
Шрифт:
– Грустно всё это, - только и заметил священник.
– Чертовски, - тихо откликнулся учитель.
В отличие от остальных сомнамбул, с охранником их связывало личное - бешеная неприязнь, презрение, злость, уступившие место жалости, так что им было трудно смотреть на сгорбившуюся фигуру, потухшие глаза, с характерным отрешённым взглядом, и они, не сговариваясь, отворачивались. Между тем учитель как в воду глядел: их со священником вирус не брал. И таких в лагере оказалось несколько. Одушевляя болезнь, учитель первое время думал, что скоро пробьёт и его час, что лунатизм забавляется, играя с ним, как
– А ведь мы с вами счастливчики, святой отец, - сказал как-то он, - считайте, в сорочке родились.
– Не сглазьте, - ответил священник, думавший о том же.
– Тьфу-тьфу, я не суеверный, - насмешливо постучал по дереву учитель.
– А священнику им быть и вовсе не пристало.
– В пятый раз говорю, не называйте меня так.
– О, забыл! Вы же скинули рясу, ходите в одних подштанниках. Подряснике, простите, но какая разница, главное, скоро этот ад кончится.
– Для нас?
– Для всех. Раз некоторых болезнь не тронула, значит, она излечима.
– Сомнительное утверждение. Чума тоже не всех косила.
– Но от чумы умирали, а от лунатизма нет. Ergo, как чума у некоторых проходила, если больной не успевал до этого отдать концы, так и лунатизм у всех пройдёт. Вопрос времени.
– Жизнь тоже вопрос времени, - вздохнул священник.
– А вы, однако, оптимист, не замечал.
От бесполезного заключения в лагере оба находились на грани нервного срыва. Мучаясь бессонницей, учитель затевал ночами теологические споры, от которых священник поначалу отмахивался, но постепенно втягивался, сам не замечая как.
– Ну это уж совсем кощунство, - выходил он из себя, - упрекать бога за его творение! Скажите спасибо, хоть так вышло, живёте же. А почему так, а не иначе, нам не ведомо.
– Да, бросьте, святой отец, разве это жизнь? Муравьи и тля тоже живут. Так хотя бы ни о чём не задумываются. Им в этом отказано. А нам?
– Священник засопел, дав себе слово молчать. Учитель заскрежетал пружинами железной кровати.
– Я знаю, думаете: ах, какой он святотатец! Но это ещё что, я и похлеще могу. Вот вам не кажется, что бог тоже сомнамбула? Нет-нет, постойте, не машите руками. Разве не так? Он видит мир во сне, однако не может им управлять. Всё течёт само собой, без его участия, и это его оправдывает, он не виноват во всех бесстыдствах, преступлениях, глупостях, потому что у него нет возможности вмешаться. Для него это всего лишь сон. А во сне как во сне. Возможно, он даже сопереживает, послал же своего сына, значит, ему всё-таки не безразлично, чем закончится сон. Но как его исправишь? Сон же! Даже сына своего, плоть от плоти, не уберёг, что же говорить о нас грешных...
– Вы нарочно издеваетесь?
Учитель виновато улыбнулся.
– Наверно, меня бес крутит.
– Не иначе как.
Сквозь щели в дощатой стене луна бросала на одеяло узкие полоски света. Учитель провёл по ним ладонью, разглядывая на руке узловатые, набухшие вены.
– Не буду спорить, святой отец. Ведём мы бестолковые, пустые разговоры. Делать нечего, вот и жалим друг друга.
– Вы жалите.
– Ну, хорошо, пусть я. Разве это что-то меняет? Вот пахарю
– Учитель вздохнул.
– Хоть бы вирус подцепить.
Надувшийся, было, священник встрепенулся.
– А это ещё зачем? Жить надоело?
– Избавиться от мыслей. Осточертели! Правильно сказано: "Во многой мудрости много печали". Да и то, разобраться, мудрости никакой нет, одна болтовня.
– Типун вам на язык! Пусть, как вы сказали, сон, но я хочу вмешиваться в него. Сами знаете, свобода воли на то и дана.
Учитель рассмеялся.
– Да вы не переживайте, нас ни одна зараза не возьмёт, теперь я уверен. Мы настолько едкие, что сами себя изнутри сгрызём.
Потянувшись, он поскрёб пятку грязным ногтем.
– Не иначе к бегству чешется. Скоро ноги отсюда сделаем. Вы готовы?
– Готов, - серьёзно сказал священник.
– Мой долг быть рядом со страждущим, даже с таким балаболом, как вы.
Замолчали, но обоим ещё долго не спалось.
Их ждали. И они появились. Сразу в нескольких местах. Они вышли через ворота, которые солдаты в спешке даже забыли прикрыть. Это бы их не остановило, но хотя бы на время задержало: и не смазанные проржавевшие петли, которые бы завизжали, и железные двери, заскрежетавшие о землю, возможно, привлекли бы их внимание, дав иное направление их снам, а так они сразу стали растекаться по городским предместьям. Они победили без единого выстрела. Их союзником, о котором они даже не подозревали, был страх.
– И куда вы побежите?
– саркастически спрашивал сержант притихших солдат. Он был старше, и в подобных делах имел кое-какой опыт, сводившийся к тому, чтобы сохранять трезвую голову.
– Вас же дальше города не пустят. Забыли про кордон в тундре? А у них приказ стрелять. Всё равно придётся вернуться к лунатикам. Так что лучше их сдерживать здесь, а в городе с ними сами разберутся.
Солдаты угрюмо молчали.
– Ребята, загляните на шаг вперёд, - по-отечески продолжил сержант, - если кто-то предложит выход, я вас сам поведу. Есть идеи?
Повисла гнетущая тишина.
– Значит, служим дальше?
Расходясь, солдаты закивали.
Вечером в лагере были выставлены обычные караулы, а ночью началось повальное бегство. Ужас, дикий ужас перед лунатизмом оказался сильнее логики, погнав охранников, куда глаза глядят. К полудню казармы опустели. Город остался беззащитным, готовым пасть перед сомнамбулами. И те не преминули воспользоваться представившейся свободой. А вместе с ними, прорвав передовой рубеж обороны, в окраинные кварталы хлынула болезнь.
– Они идут!
– заметались по центральным улицам горожане, видевшие издалека фигуры с раскинутыми, как у распятых, руками.
– Где? Где?
– сбиваясь в кучки, спрашивали их.
– Со стороны лагеря, они повсюду. Скоро будут здесь!
Молодой мужчина выскочил из дома с ружьём.
– Надо стрелять!
– кричал он, бешено сверкая глазами.
– Слышите, надо стрелять!
– В кого?
– остановили его.
– Там же у всех родственники, а есть ещё и заключённые фильтрационного барака. С ними как быть?