Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
– Что-то дозорных не видать, – произнес Могута, обозрев со всем тщанием подступы к веси. – Неужто не выставили?
– Половцы могут, – усмехнулся углом рта Ратьша. – Всегда славились беспечностью, сам знаешь. А тут силу почуяли, совсем обнаглели.
– Надобно наказать.
Ратислав кивнул:
– Накажем. Бери две сотни стражи. Ударишь справа. Табун отрежь в первую очередь. Ждан!
Боярин повернулся к стоящему слева и чуть позади выборному воеводе ополчения, могучему мужику с черной, вьющейся копной волос на голове и курчавой рыжеватой бородой. Тот ткнул пятками здоровенного, себе
– Бери своих, ударишь слева. Я с тремя сотнями бью по центру. Прижимаем их к берегу: половец без коня пловец плохой. Да и вода студеная, не полезут. А кто и полезет, так перетонут. Старайтесь не упустить никого: если бегунцы предупредят других, те будут стеречься, врасплох уже не застанем. Да, еще: сразу вскачь не пускайтесь и не орите, езжайте спокойно, пока не всполошатся, а уж потом…
Могута с Жданом кивнули и начали разворачивать коней.
– Про языков не забудьте. Кто будет сдаваться, не рубите.
Те кивнули еще раз и разъехались каждый в свою сторону. Ратислав выждал, когда затихнет топот копыт отправленных вправо и влево сотен. Потом подал знак сбившимся за ним, дышащим паром трем сотням и не спеша направил коня в сторону деревни.
Сегодня под седлом у воеводы был Буян: на битву шли. Ехали шагом. Боярин – впереди. Саженях в десяти за ним три сотни степной стражи разворачивались в широкую лаву, так, чтобы захватить деревеньку по всей длине. Далеко справа и слева вдоль берега реки на селение двигались отряды Могуты и Ждана.
Под копытами жеребца захрустела стерня сжатого поля. Половцы тревоги пока не поднимали. Пьяные, что ли? Может быть. Эта деревенька, помнится, славилась своими медами. Вон у левого ее конца ульи понаставлены. В груди ворохнулась жалость к мелким трудолюбивым тварям, попрятавшимся в ульях на зимовку: пропадут без хозяйского глазу, даже если находники не пожгут, куражась. Жнивье закончилось, начались огороды. Пустые, чернеющие черноземом грядки издырявлены полузатоптанными лунками от убранной моркови, репы, бурака.
Русичи миновали больше половины пути к веси, когда один из бредущих по единственной ее улице половцев остановился, приставив руку ко лбу, всмотрелся в безмолвно приближающихся всадников, как-то нелепо подпрыгнул, заверещал и кинулся к ближайшей избе.
Ратислав поднял висящий на ремешке сбоку рог, протрубил и, пришпорив Буяна, понесся вперед. Позади землю сотрясал топот копыт коней его воинов. Из домов начали выскакивать половцы. Кто-то из них, поддавшись страху, бестолково метался меж дворов, кто-то бросился к околице, в ту сторону, где пасся отогнанный уже Могутой табун. Другие, что похрабрее, пытались сбиться в кучу, прикрываясь щитами и наставляя копья в сторону приближающихся русичей. Еще кто-то, укрывшийся за спинами тех, что со щитами, натягивал лук.
У правого уха свистнула стрела. Ратислав мотнул головой и выбрал для нападения самую большую кучу врагов, образовавших что-то вроде оборонительного круга, закрывшихся щитами и ощетинившихся копьями. В середине круга засели стрелки из лука. Голова, шея и грудь Буяна были защищены толстой кожаной бронью. Короткие тонкие пики половцев, предназначенные для конного боя, вряд ли могли навредить ему. Тем более пользоваться ими
Буян с разлету вломился в строй врагов. Хруст, вой, лязг железа. Копье Ратьши пробило грудь здоровенного степняка во втором ряду. Конь, сломав броней две пики, нацеленные ему в грудь, смял и затоптал троих в первом, рванул зубами за лицо еще одного из второго ряда, сбавил ход, но продолжал уверенно продвигаться к центру оборонительного круга.
Ратислав бросил застрявшее копье, выхватил меч из ножен и начал щедро раздавать удары, благо врагов вокруг было густо, не промахнешься. Чуть позади справа и слева его прикрывали два воина, по бокам этих двух – Ратьша знал – крушат половецкий строй еще двое. Клин против пехоты, да еще необученной бою в пешем строю, самое милое дело.
Вдруг половцы кончились! Буян, подмяв передними копытами пытающегося увернуться степняка, вылетел на чистое место. Дернув за узду, Ратьша поднял его на дыбы: бой не кончился, коня надо ярить. Развернул жеребца назад, готовый продолжать дробить половецкий строй. Ан оказалось, что дробить-то уж и некого: оставшиеся в живых степняки разбегались в стороны, пытаясь укрыться за заборами и избами.
Боярин осмотрелся. Похоже, с попытками организованного сопротивления покончено. Девять с лишним сотен русских всадников затопили деревеньку, азартно рубя разбегающихся степняков. Один из них с белыми от смертного ужаса глазами выскочил прямо перед мордой Буяна. Жеребец, еще не остывший от схватки, всхрапнув, взвился на дыбы и обрушил передние копыта на половца. Вскрик, хруст костей. Жеребец опустился на все четыре ноги, потоптался на поверженном теле. Отошел, опустил голову, обнюхал труп, ставший похожим на ком грязных окровавленных тряпок, фыркнул и помотал головой.
– Хорошо! Молодец! – потрепал коня по шее Ратьша, привстал на стременах, крикнул, поворачиваясь в седле, чтобы его слышало как можно больше рязанцев: – Языков берите! Языков!
Потом послал Буяна к берегу, куда сбегались немногие оставшиеся в живых враги. Берег здесь был подмыт течением и обрывист. Обрыв высотой сажени в три. Сразу под берегом начиналась глубина. Десятка три-четыре половцев столпились здесь, теснимые сотней рязанских всадников. Крайние пытались отмахиваться саблями, копий они не имели: то ли потеряли, то ли не успели прихватить, когда выскакивали из жилищ. Было видно, что еще пара мгновений, и степняки начнут сыпаться в холодную темную воду реки.
– Стоять! – останавливая коня позади своих воинов, рявкнул Ратислав. – Осади! Этих живыми брать!
Конечно, напор русичи ослабили не сразу: кто не расслышал голос воеводы, кто в боевом угаре не смог сразу остановиться. Пяток кочевников с громкими всплесками все же свалились в реку. Четверо утонули сразу. Попытался выплыть только один. И то, видно, потому, что выскочил из избы только в легких полотняных штанах и рубахе, даже сапоги не успел натянуть. Плыл плохо, по-собачьи, но речка была шириной саженей сорок-пятьдесят, и у противоположного берега имелась отмель.