Время ушельцев
Шрифт:
— Значит, не оттянулся? — поинтересовался Хугин. В его глазах попрыгивали смешливые чертики.
— Не оттянулся, — отозвался Митрандир в тон Хугину. — На Совок больно похоже. Теперь опять торгую. А что делать? Милостыню, что ли, просить? Меня ж нигде на работу не берут. Вот и торгую грибами да ягодами. Квартиру вот тоже сдаю. На днях какие-то цивилы предложили травы лекарственные в деревне выращивать. Попробую, может, что получится. Деньги будут — в Англию съезжу.
— На могилку Профессора цветочки положить? — тряхнув черными волосами, издевательски бросила Мунин.
— А что, и положу, — хладнокровно ответил Митрандир.
—
Все испуганно замолчали. И в наступившей тишине робко прозвучал голос симпатичной девушки в зеленом плаще, до того мирно перелистывавшей небольшую книжку с надписью «Антология современной норвежской поэзии» на суперобложке:
— Ребята, а, может, лучше что-нибудь споем?
— О-ох! — простонал Гэндальф. — Галадриэль! Ну хоть ты-то дай до конца высказаться! Я, собственно, что хочу сказать: наше движение более-менее держалось, пока многие писатели были фактически под запретом. Иногда открыто, как Оруэлл, иногда — негласно, как Толкиен. А мы в то время, если уж называть вещи своими именами, играли роль интеллектуального Сопротивления. Кто постарше, помнит: не Стругацких здесь тогда читали. И не «Туманность Андромеды». А сейчас все можно — и сопротивляться больше нечему. Значит, хотим мы того или не хотим, но игру в интеллектуальное подполье придется заканчивать.
— И начинать играть в другую? — хмыкнул Хугин. — А зачем? Что изменилось-то? Ах, ну да, Толкиена издали. Нортон издали. Ле Гуин издали. А у нас-то рты все равно заткнуты. И на вышках те же. Я ведь печатался уже пару раз в «Уральском следопыте», так что эту кухню я знаю.
— Ну да, конечно, здесь нужно иметь имя, — рассудительно произнесла блондинка, сидевшая рядом с Митрандиром.
— Нет, здесь нужно иметь банду! Попробуйте принести в издательство — любое! — «Белериандские баллады» того же Толкиена! А? Не желаете?
— «А что это вы нам принесли? Гм, стишки…» — зажав нос двумя пальцами, прогнусавил Митрандир.
— Нет, Сергей, я, конечно, не отрицаю, что стихи сейчас опубликовать трудно, но ведь и так нельзя! — возмутилась блондинка.
— Подожди, сестренка! — остановил ее Митрандир. — Дозволь обратиться к Поломатому. Как я понял, ты хочешь предложить основать свою издательскую фирму. Так?
— Нет. Я хочу предложить организовать поиски Кольца Всевластия.
— Ты что, сдурел? — поинтересовался Митрандир после краткой немой сцены.
— Не совсем. Я убежден, что оно существует и находится в нашей стране. Вы вот включите радио и послушайте: дайте нам всю власть, нет, не им, а нам, а мы уж ей распорядимся…
— Ну да, как же, они распорядятся, — хмыкнул Хугин.
— А на деле эта страна всегда управлялась волей и властью одного-единственного человека.
— Не всегда. С семнадцатого года. А до того…
— Поднимай выше: с тысяча пятьсот сорок седьмого!
— Чего-чего-чего-чего?
— Именно в этом году Иван Грозный объявил себя царем! — торжествующе заключил Гэндальф. — Понимаете? Он принял Всевластие!
— Ну хорошо, даже если это так, — не сдавался Митрандир, — то возникает вопрос: где искать? В Москве, в Оружейной палате? В Питере?
— Питер отпадает: он основан полтора века спустя.
— Хорошо, Питер отпадает. А Казань? Астрахань? Псков? Новгород? Тьмутаракань, наконец? Все же знают, что Иван Грозный брал Тьмутаракань штурмом!
— В 1547 году! — с видом торжествующей свиньи
— Что-о? В том самом?
— Да. Он взял Тьмутаракань и вместе с ней принял Всевластие.
— Бред какой-то… — пробормотал Митрандир.
— А чтобы не быть голословным, — продолжал Гэндальф, — я процитирую небольшой отрывок из сегодняшнего письма.
Он достал из кармана сложенный лист бумаги и, развернув его, принялся читать откуда-то с середины:
— «И, кстати, напоследок еще одна история, не имеющая отношения к делам «Радуги». На днях мне пришлось разбираться в книгах, которые завещал городской библиотеке недавно померший отставной генерал. Так вот, одна из книг называется «Искусство волшебства», если я правильно понимаю по-немецки. Очень старая, как минимум семнадцатый век. Там есть один абзац о каком-то тьмутараканском идоле, якобы дающем абсолютную власть над миром. Если хотите, я могу сделать для вас фотокопию или ксерокс».
— Ну что я могу сказать? — снова спросил Митрандир. — Ксерокопия — это, конечно, здорово, но хотелось бы взглянуть на эту книгу живьем. Кстати, я слыхал, что в Приозерске рыба дешевая, можно закупить партию. А ты, Поломатый, дай телеграмму в Приозерск, что я приеду.
Свадьба по-арабски, или… Для цивилов — сойдет
Митрандир свернул с шоссе и, отъехав на сотню метров в лес, заглушил мотор старого «Ковровца». Вынув из коляски вместительную сумку, он достал из нее веревочный гамак и быстро натянул его между двумя деревьями. Приготовившись таким образом к ночлегу, он разжег бензиновый туристский примус, разогрел на нем нехитрый ужин и, съев его, попытался уснуть.
После целого дня за рулем заснуть почему-то никак не удавалось. Перед закрытыми глазами мелькали все те же столбы и деревья, деревья и столбы — а посередине бесконечная темно-серая лента дороги, убегающая вдаль…
На рукав его куртки упал пожелтевший осиновый лист.
«Марсианская монета», — подумалось ему.
Простучав в никуда, разбрелись поезда, Темно-серым становится небо. Трав осенних ковер освещает костер В том краю, где ни разу я не был. И, окрашены в цвет марсианских монет, Листья падают так осторожно, И средь этих красот дождь танцует фокстрот, Позабытый давно и надежно. Листья падают вниз, искры падают ввысь, И трепещет, вздувается пламя… Это есть Красота, это было всегда, Это будет, когда нас не станет.Стихи эти он написал прошлой осенью. А через несколько дней он узнал, что Алиса Семенова собирается замуж за некоего «Эль-Аннара из Саудовской Аравии» и приглашает в свидетельницы его сестру Галю Иноземцеву (в тусовке известную как Луинирильда).
— В гарем, значит, пойдешь? — пошутил он тогда.
— Что ты! — ответила Алиса. — Он же — суфий. Им по закону только одна жена положена. Они, даже если овдовеют, во второй брак не вступают.
Митрандиру это еще тогда показалось странным, но он промолчал.