Время в долг
Шрифт:
Подумав, Романовский достал из буфета тарелку, положил на нее письма и поджег. Свивался лиловым клубком огонь, хороня под собой надежды.
А вечером на главпочтамте Романовский сдавал заказное письмо.
– Москва. Улица Талалихина. Дом сто пять, квартира четыре, Смирнову В. Н., – для верности прочитала адрес приемщица.
Из-за опоздания большой группы техников партсобрание началось позже назначенного срока. Задержка была уважительной: экипаж транспортного самолета
Командир корабля, импульсивный сухощавый грузин, поглядывая на торопливую работу ремонтной бригады, дергал волосы тонких нафабренных усов. Ему хотелось сегодня же попасть на свою базу, домой, и поэтому его круглые глаза бдительно следили за руками техников и чуть косили от не терпения.
На устранение неисправности ухлопали час. Самолет улетел. И в то время, когда довольный грузин перестал нюхать воздух в кабине (не запахло бы жареным агрегатом!) и прикрыл уши телефонами, Аракелян отчитывался перед коммунистами о работе парткома.
Терещенко занимал привычное место в президиуме, сидел с таким видом, будто отбывал очередную повинность. Даже зевнул несколько раз. Но вскоре он уловил, что настроение людей в зале меняется, и стал внимательно слушать Аракеляна. И подивился. Парторг, видимо, забыл, что его переизбрание зависит от сидящих перед ним, и явно вызывал их недовольство.
Когда он зло зацепил инженера эскадрильи за его любовь к шушуканью в кулуарах, тот так закрутился, что сдвинул с места массивное кресло.
– А зачем? – спрашивал Аракелян. – Ведь все радикальные решения, широта взглядов, острый анализ умного человека так и остаются за углом или рассеиваются с папиросным дымом. А вы скажите здесь. Нам! Может быть, ваши мысли превратятся в дела и поступки. Я уже говорил с вами по этому поводу, но вы закрылись ладошкой: «Я человек маленький!» Будем говорить прямо: вы большой инженер и крошечный партиец. У вас отсутствует чувство гражданского мужества…
«Инженер не простит!» – думал Терещенко, поглаживая холодные бока графина. Он даже попробовал смотреть на инженера через стеклянную пробку.
Аракелян уже называл фамилию другого, третьего, четвертого. В зале настороженная тишина. Редко приходится слышать в докладах фамилии, если речь идет о чем-то негативном. Длинны списки только «хороших». Психология человека такова, что, если его заденут больно, он вряд ли будет молчать. И Аракелян немного сгущал краски, заранее представляя, кто и как будет оправдываться или наступать. Он преднамеренно часть их удара брал на себя, зная, что не безгрешен, зная, что запальчивость пройдет и будут приводиться конкретные примеры, поступать предложения, что выступающие заденут других и невольно вытянут на трибуну, с которой нельзя соврать и трудно увернуться перед лицом сотен знающих компетентных людей.
– На совместном заседании парткома и месткома профсоюза разбиралось несколько заявлений уволенных коммунистов. Всех их причесал под одну гребенку начальник ремонтных мастерских.
– Кишка тонка! – донеслось из зала.
– Тонка? Тогда положи партбилет и скажи честно: «Я трус! Мне не место в ваших рядах».
Выпуклые глаза Терещенко уперлись в парторга: приведенные факты рикошетили в командование отряда. И в него лично. Разговор с Романовским проходил с глазу на глаз, но ведь только вчера он опять не сдержался, наорал при людях на инженера спецприменения и довел шестидесятилетнего старика до слез. Сегодня утром выгнал из кабинета женщину-экономиста, порвав в клочки ведомость на премиальные, которую она делала несколько дней.
На стол президиума уже сыпались записки с вопросами и фамилиями желающих выступить в прениях.
Аракелян закончил доклад, ответил на несколько вопросов, и председатель объявил перерыв.
По своему обыкновению, Терещенко ходил по коридору, курил, прислушивался к разговорам, примыкал к группам и сам завязывал беседы на отвлекающие темы. Он мог рассказать и анекдот «со смаком», вышутить незадачливого соседа, перепутавшего двери и с порога потребовавшего рассола у его жены. Авиаторы любят простоту в обращении. Но Терещенко не забывал в удобный момент пустить «поросенка» в «огород» Аракеляна. Посмеявшись своему же анекдоту, он восклицал:
– Накурили, черти! Тумана напустили, как парторг в своей речи!
Или:
– Продрали тебя, инженер, аж мне жарко. Не вешай носа! Кто-то что-то, а ветер уносит…
После перерыва собрание сразу «повысило голос». Стучал ладонью по козырьку трибуны начальник мастерских, доказывая, что в Аэрофлоте имеется устав, посерьезнее военного, утверждающий единоначалие в самом крепком смысле слова. Поздно воспитывать усатых младенцев, им нужно жать карман, а не гладить по лысым макушкам. Маленькую бы безработицу устроить, вот тогда бы отсеялся мусор.
Отвечающего на его выступление седоватого техника Иванова пришлось лишить слова. Он немного заикался, в запале не смог четко выразиться и ткнул в сторону оппонента кукиш, присовокупив к нему непечатное словцо.
Первый раз за несколько лет выступил и раскритикованый Аракеляном инженер эскадрильи. Он говорил не торопясь, интересно, логично доказывая, почему работу парткома нужно считать удовлетворительной, и не больше. Ему продлили регламент, и он заставил не раз покраснеть Аракеляна, поерзать на стуле Терещенко, вызвал много реплик с мест и под громкие аплодисменты удалился чинно, плюхнулся в свое кресло, обтирая носовым платком полное, довольное лицо.