Время в долг
Шрифт:
– Прилетели, Романовский, – сказал Терещенко и повернулся к подошедшей Марии.
– Товарищ командир, с вас один рубль тридцать копеек.
– Не понял!
– За выпитый кофе. Как пассажиру вам положено бесплатно одну порцию.
– Вот-вот, – заворчал Терещенко. – Как пассажиру… Я же на вас приказ подписывал, старшей бортпроводницей сделал, а вы мелочитесь!
– Хорошо, я сама заплачу.
Терещенко рывком вынул из кармана пятерку.
– Получай! А то в очередном фельетоне крохобором вы ведут!
– Возьмите сдачу.
Терещенко, небрежно ссыпав монеты в карман, направился к выходу. Романовский, добродушно посмеиваясь, отправился
На перроне Романовского окружили товарищи. Здесь был Кроткий с Марфой Петровной, Семен Пробкин, Василий Туманов, Илья Борщ и еще несколько пилотов легкомоторной эскадрильи.
– Такая встреча мне?
– Пришли принять от Марии Пробкиной заказанные подарки для новорожденного! – Борщ повел рукой в сторону ребят.
– Кого, кого?
– Василек родил сына, Борис Николаевич! – сказал Семен.
– Три восемьсот без одежды! – подсказал Василий.
– Тогда поздравляю, родитель! Как Светлана?
– Завтра выписывается. Уже подходила к окну. Мы передали ей кучу вкусных штуковин и одежду, но штанцы и рубашонку почему-то вернули.
– Какие штанцы?
– На сына.
Романовский обнял Василия и хохотал от души. Потом отвел его в сторону и спросил:
– Как назвали пацана?
– Илья объявил конкурс на имя. Премия – ящик московских сосисок!
– Как Марфа Петровна? – шепотом спросил Романовский.
– Все нормально, – сказал подошедший Кроткий. – Вася, принимай груз, а мы не спеша двинемся к стоянке такси, машину схватим.
– А твоя «Волга»? – спросил Романовский.
– Терещенко на ней домой уехал. Но ты не подумай, что я ему предложил, он сам обратился с просьбой.
– Бесхитростный ты человек, Миша! – засмеялся Романовский. – Внука-то будем обмывать?
– В шесть. Завтра. Устраивает?
– Мы с Машей зайдем за вами, Борис Николаевич! – крикнул Семен Пробкин, высунув голову из-за груды свертков, моментально наваленных ребятами ему на руки.
Романовский увидел, Как к печальной Марфе Петровне подошел Аракелян, и вместе с Кротким направился к ним.
Глава последняя. День памяти
Этот день начался обычно. С утра звонили телефоны и горланили селекторы. В комнатах эскадрилий кипела предполетная работа: щелкали ветрочеты, шелестели карты, дежурные синоптики докладывали метеообстановку, но их никто не слушал, потому что на улице была ясная, солнечная погода. Кое-кто из пилотов считал свой пульс и ворчал на бдительных врачей в медпункте, кто-то упрашивал капризных машинисток допечатать нужное слово в задании на полет. Во всем помещении авиаотряда стоял деловой шум, обычно предшествующий трудному летному дню.
Несколько авиаторов читали вывешенное на доске приказов объявление:
Сегодня в 17.00 местного времени в парткабинете состоится общее собрание авиаотряда с повесткой:
1. Вручение орденов и медалей.
2. Разное
Администрация.
Повестка собрания была несколько необычной для аэропорта. Пилотов гражданской авиации не баловали правительственными наградами, иногда только скупо вручали значки за безаварийный налет, да и то в преддверии большого праздника. На улице стоял холодный октябрь, и никакого праздника не ожидалось.
Прочитал объявление и Романовский. Из давнего разговора с Терещенко в самолете он догадался, что и его
Ожидал Романовского и другой сюрприз. По звонку Аракеляна он вышел на перрон и увидел подруливающий большой самолет зарисованным красным флагом на киле – эмблемой советской эскадрильи. По трапу спустился, генерал Смирнов в окружении нескольких военных. Все были довольно солидного возраста и в больших чинах. Приглядевшись к ним, Романовский побледнел, потом лицо его вспыхнуло, и глаза налились радостью. В седовласых и слегка обрюзглых военных он, хоть и с трудом, узнал боевых ветеранов истребительного полка имени Героя Советского Союза Ивана Дроботова. Они чинно проследовали мимо него, конечно не узнав, только генерал Смирнов скосил глаза в его сторону и, ухмыльнувшись, передернул усами.
Не смея подойти, Романовский шел за ними на почтительном расстоянии. Он проводил их до комнаты парткома и остался за дверью. Так и стоял минут десять, не зная, что делать, пока не позвал выглянувший Аракелян.
Все ветераны знали о его судьбе и с удовольствием приехали повидаться с ним и Кротким. Но Романовский видел и знал: не только ради этого прилетели старые ратные товарищи. И был благодарен им. Будто подслушав его мысли, Смирнов сказал:
– Встречу, не ограниченную военным уставом, с возлияниями и воспоминаниями, откладываю на вечер. Сейчас к делу. До собрания осталось шесть часов. Сурен Карапетович Аракелян и я все подготовили в правовом отношении. Но часть организации лежит на вас, старики. Всем, кто получил задания, немедленно выполнять. Можете греметь басами, бряцать орденами, грозить мандатами, хоть петь и плясать, но чтобы к шестнадцати ноль-ноль привести всех нужных должностных лиц и оформить недостающие документы. Выполняйте!
– Есть! – почти хором ответили ветераны.
В шестнадцать часов по московскому времени зал парт кабинета битком набился пилотами, техниками, работниками аэродромных служб.
В президиуме сидели. Смирнов, секретарь горкома, Терещенко, военком, районный судья и Аракелян. Передние ряды заняли ветераны полка Дроботова, Кроткий с Марфой Петровной, Романовский, Семен Пробкин и Василий Туманов с товарищами.
Встал Аракелян.
– Собрание считаю открытым. Слово имеет начальник главной инспекции Аэрофлота генерал-лейтенант Смирнов.
Смирнов встал, примерился к трибуне и, не одобрив ее высоты, вышел вперед. Его глуховатый голос четко разнесся по залу.
– Товарищи и друзья! Со дня окончания Великой Отечественной войны прошло более пятнадцати лет. Но до сих пор мы еще не можем ликвидировать ее последствий. Мы вновь построили города, лучше и красивее разрушенных. Наша наука и промышленность переросла довоенный уровень, и мы стали пионерами космоса. Но война нарушила координацию человеческих отношений, создала трагические судьбы, принесла вечное горе во многие семьи. Горе – тяжелая ноша. Несправедливость – не менее тяжелый груз. И то и другое еще до сих пор переносят некоторые люди. А ведь нет ничего дороже человека. Он только тогда полноценный созидатель, когда жизнь его не омрачена, ясен путь, а в сердце большая вера… Еще много героев войны остались безвестными, а несправедливо обиженные ждут правды и верят в нее. И правильно! Пусть верят. Может быть, не сразу, потому что это безмерно трудно, но придет время, и мы скажем: «Товарищ! Пойми и прости!»