Время великих реформ

II Александр

1864 г.

5 ноября.

Утром на похоронах графини Юлии Строгановой. Потом Совет министров в городе. Записка князя Гагарина [388] о порядке приведения в исполнение судебной реформы, это была новая попытка выхватить высочайшую отметку, которую потом можно было бы противупоставлять как высочайшую волю всякому возражению. Попытка не удалась.

Государь приказал внести записку в Совет министров. Там ее разбить было нетрудно. После этого разбития государь обратился к Совету с аллокуцией [389] , в которой, указывая на отсутствие согласия между министрами и единства в направлении их действий, напомнил им об обязанности признавать себя солидарными по общим делам

администрации и, между прочим, сказал, что каждый из них занимает свое место по его доверию и что если они друг другу не оказывают уважения, то, по крайней мере, обязаны оказывать это уважение его доверию.

388

Князь П. П. Гагарин с 1862 г. был председателем Департамента законов, когда вырабатывались судебные уставы. Комиссия под его председательством предлагала не вводить новые уставы в полном объеме во всех губерниях, ограничившись только повсеместным введением института мировых судей. Министр юстиции Д. Н. Замятин, напротив, настаивал на введении уставов в полном объеме и везде. Несмотря на то что записка Гагарина была одобрена в комиссии, введение судебных уставов фактически проходило по схеме, предложенной Замятиным.

389

Аллокуция (лат. allocutio, от alloqui – обращаться речью) – в Древнем Риме – речь, произносимая полководцами перед началом битвы или в различных экстренных случаях; в Ватикане – обращение Папы с речью к собранию кардиналов; здесь – программное выступление.

Выходя из кабинета, все спрашивали: до кого должно относиться то, что мы слышали? Никто не узнавал себя в картине.

Князь Долгоруков, Панин и я не делали этого вопроса, потому что знали, что до нас это не могло относиться. Бутков, ожесточенный разбитием гагаринской записки, им сочиненной, еще более был ожесточен речью государя. Он чувствовал, что, по его проискам против меня, оно могло и к нему относиться.

Князь Гагарин был смущен, Милютин обратился с вопросом ко мне, потому что знал, что и он не без упрека именно в отношении ко мне. После Совета тяжелое и длинное заседание Польского комитета [390] .

390

Для обсуждения реформ в целях планомерной русификации Царства Польского, вызванных Польским восстанием 1863–1864 гг. при императоре Александре II был образован комитет по делам Царства Польского – высший совещательный орган (25 февраля 1864 г. – 29 мая 1881 г.). Его председателем был сам Александр II, а в его отсутствие – князь П. П. Гагарин (до 1872 г.) и великий князь Константин Николаевич (до 1881 г.). Организационно комитет был тесно связан с Собственной его императорского величества канцелярией по делам Царства Польского (подготовка законопроектов) и Государственным советом (окончательная законовещательная инстанция). После упразднения дела комитета были переданы в Комитет Министров.

6 ноября.

Утром в Царском. Доклад. Государь сказал мне, что просит не сетовать на него за то, что вчера им сказано, и удостоверил меня в продолжении его ко мне своего доверия. Но форма его объяснения, как нередко случается, была довольно странная. Например, он рассказал мне, что Рейтерн, по случаю разных о нем толков, отозвался, что он не обращает на них внимания, потому что знает, что если его величество перестанет иметь к нему доверие, то его «прогонит».

Государь с похвалою говорил об этом отзыве. Таким образом, министры должны быть покойны, пока они не прогнаны.

Я тихо сказал государю, что есть и другой способ ухода, а именно: сознание перед ним в бессилии продолжать исполнение своих обязанностей при известных обстоятельствах и условиях. Мысль государя была, очевидно, та, что, в случае перемены расположения к министру, сей последний узнает о том прежде всего от самого государя, а не от других.

Это гораздо лучше прогнания, но и здесь кроется некоторая ошибочность воззрений. Государь не предполагает, что и при его доверии ноша может быть слишком тяжелой и что выход из министерства не всегда кажется бедой в глазах выходящего. Дело в том, что доверие нужно не только к лицу, но и ко взгляду, а так как взгляд должен быть один, то нужно преимущественное доверие по вопросам общим ко взгляду одного из министров.

Государь решает разногласия по своему

усмотрению. Но таким образом все управление становится для него рядом обрубков, если он сам не принимает на себя обязанности непрерывно связующей и руководящей мысли. Это значит быть самому первенстующим министром. Государь тем и хочет быть, но, к сожалению, это невозможно. В наше время нельзя быть и военным царем и гражданским первым мужем Совета. Inde [391] все наши затруднения. Обедал у великой княгини Елены Павловны.

391

Отсюда (фр.).

7 ноября.

Утром снова в Царском. Особое совещание у государя, князь Долгоруков проводил мысль d’un conseil restreint [392] , высказанную им еще в марте месяце этого года. По дознанной непригодности многоголового и многоязычного Совета министров к направлению дел князь Долгоруков желает, чтобы по важнейшим вопросам государь выслушивал предварительно несколько особо доверенных лиц, которым таким образом было бы представлено главное совещательное в делах участие и которым впоследствии должны были бы подчиняться другие.

392

О Малом совете. (фр.).

На первый раз поводом к совещанию послужила весьма незрелая и поверхностная записка полковника Мезенцова об общем положении дел в империи. В ней были затронуты вопросы польский, прибалтийский, финансовый и вопрос о революционной пропаганде в Приволжском крае. Призваны были к государю князь Долгоруков, князь Гагарин, граф Панин и я. Князь Горчаков и военный министр, в то же самое утро бывшие у государя с докладом, не были приглашены.

Государь еще раз, и на этот раз гораздо правильнее, развивал тему своей аллокуции. Он признал право уходить в случае несогласия своих воззрений с взглядом Его величества, но настаивал на солидарности и согласии действий тех министров, которые не уходят.

Затем он сказал князю Гагарину весьма мягко, но положительно, что Государственная канцелярия вышла из своей роли и присвоила себе значение и положение, ей не принадлежащее. При совещании затронуты вопросы о перемене главных начальников в юго-западных и прибалтийских губерниях.

Вообще, хотя особых результатов это совещание не имело, оно должно быть признано удовлетворительным, потому что ни один вопрос не предрешен опрометчиво и не постановлен косо.

Мы все остались в Царском к обеду. Кроме нас обедали великие князья и граф Адлерберг старший и князь Горчаков. Последний в ненормальном положении. Он явно и даже неловко раздражен ^a l’article de la France et du baron Budberg! [393] Его значение, видимо, слабеет, и досада, с которой он старается его за собой удержать, приносит ему мало пользы. Мне кажется, что он сохранит свой пост до лета.

393

В отношении Франции и барона Будберга (фр.).

Пока императрица в пределах Франции, и государь, вероятно, располагает быть в Париже, Будберг там нужен. Когда он перестанет быть там нужным, Горчаков будет здесь не нужен. В то время многие так думали. Но государь нелегко меняет людей, к которым он привык, и скоро назначение барона Будберга сделалось невозможным, потому что немец, а князь Горчаков сделался и отчасти постарался сделаться в глазах нашей прессы представителем русского элемента. […]

1866 г.

18 июня.

На даче. Был утром у фрейлины Раден, потом у великой княгини Елены Павловны. Вчера объявлена помолвка цесаревича с принцессою Дагмарою. Князь Долгоруков пишет из Москвы, т. е. из Ильинского, qu’on est dans joie [394] . Между тем великая княгиня мне передала разные подробности о неохоте, с которою цесаревич ехал в Копенгаген, и его любви к княжне Мещерской, о том, что он будто бы просил государя позволить ему отказаться от престола и пр. и пр. […]

20 июня.

394

Что все радуются (фр.).