Время Вьюги. Трилогия

Кулак Петрович И Ада

В пятницу он вернулся к себе едва ли не за полночь. Хозяйка проводила его понимающим взглядом и беззлобно вздохнула: «Эх, молодежь…» В субботу с самого утра зарядил мелкий дождь, но уже ничто не могло испортить Эрвину настроение. Он окончательно решился, а потому сделался спокоен и всем доволен. В конце концов, на случай катастрофы в штабе всегда лежало его заявление. Как и то, прошлое, пролежит еще лет шесть, потом напишет новое, уже какой-нибудь другой новомодной ручкой, дел-то. Лило все выходные. Эрвин валялся на кровати, трижды в день лениво выползая к самовару и за пирожками, и читал купленный сто лет назад исторический роман. Историческая достоверность ввиду количества прекрасных дам, благородных рыцарей, склонных к самопожертвованию

друзей и наперсниц, а также неимоверно подлых и глупых имперцев, вызывала некоторые подозрения, но в целом похождения бравой троицы калладцев оказались занимательны. В финале, как и ожидалось, зло было героически повержено, златокудрая Клотильда спасена из башни, аэрдисовский граф пошел по миру, а герои, напротив, озолотились и закатили пир на весь мир. В целом, Эрвин считал, что путать исторические хроники со сказками очень вредно, но все равно остался глупейшей книгой доволен. Как он подозревал, при таком хорошем настроении можно взяться даже за калладскую поэзию, которую лейтенант ненавидел со школьной скамьи. Но на такой подвиг Эрвин все же не решился.

Рассвет в понедельник выдался мутно-серый, утонувший в мороси и холодный. Лейтенант не знал, дали ход его заявлению или еще нет, а потому решил, во избежание недоразумений, одеться в гражданское. Весеннее пальто с непривычки показалось ему легким и холодным, так что Эрвин старательно замотался в шарф, уткнулся носом в поднятый воротник и направился в штаб. Но туда так и не добрался: у поворота на улицу, где в тени вековых сосен пряталось двухэтажное тускло-желтое здание штаба, навстречу лейтенанту выскочил паренек в клетчатой кепке. По виду — типичный продавец газет, один из этих вездесущих как ветер пройдох.

— Срочные новости! — бодро сообщил он. — Скандал в благородном семействе!

«Скандал в благородном семействе» для людей, вывезенных по «Зимней розе», служил условным сигналом, означавшим высокую, но не максимальную, меру опасности. Эрвин, чувствуя, как у него перехватывает горло, остановился и кивнул:

— Большой скандал-то?

— Большущий! Купите газетку, не пожалеете!

Эрвин вынул из кармана завалявшуюся с прошлой осени горсть мелочи и стал счастливым обладателем последних светских сплетен, кроссворда, колонки юмора, а также адреса дамы, снимавшей по фотографии порчу, алкогольную и наркотическую зависимость, венец безбрачия и родовые проклятия любой мощности. Дама также укрепляла мужскую силу и заговаривала на деньги. Судя по фотографии кудесницы, украшавшей рекламную страницу, ей самой не помог бы даже приворот на крови. Эрвин приказал себе успокоиться и пробежал глазами передовицу. Газета считалась прогрессивной, так что статья с заголовком «Остаемся зимовать?» была написана в духе едкого сарказма. Как водится, авторы под громкими псевдонимами проехались по бездарным военным, безмозглым рэдцам и совсем чуть-чуть по взаимным счетам «братских народов» с едва заметными плевками в сторону калладских «освободителей», вероятно, для придания либерального колорита. Маэрлинг, видя такие выкидыши печати, обычно улыбался и говорил, что пока ублюдки пишут под псевдонимами — нация жива.

В газете между страницами лежал пухлый конверт без надписей.

Парнишка, схватив мелочь, исчез. Эрвин, чтобы сразу круто не менять направление, прошел несколько домов, заметил лавочку, сел. Мысленно досчитал до десяти, глядя на передовицу, а потом, спрятавшись за разворотом, аккуратно извлек содержимое из конверта. Там оказалась коротенькая газетная заметка, еще более коротенькая записка на обрывке бумаги, красиво написанное рекомендательное письмо, железнодорожный билет и две крупные ассигнации.

Сердце Эрвина пропустило удар. В этом наборе не было ничего такого, что следовало бы принять за предзнаменование роковых событий, но лейтенант почти физически ощутил дыхание беды. Вырезанная заметка лежала сверху, с нее он и начал. Некий К.Вейзер с плохо скрытым злорадством сообщал, что представитель «весьма почтенной

фамилии» после громкого скандала покинул кесарию в компании гражданской жены. Автор выдвигал версию, что «гражданская жена» представителя «почтенной фамилии», будучи офицером одного «весьма почтенного полка», проворовалась и ввязалась в некие финансовые махинации, после которых была вынуждена уволиться из армии и в сорок восемь часов оставить страну, дабы избежать разбирательства, ареста и суда. Дальше Вейзер многословно сожалел о падении нравов в среде военных, но его философские сентенции оказались безжалостно обрезаны маникюрными ножничками где-то на середине.

Новость ошеломила Эрвина. Он бы скорее поверил в духов и призраков, чем в то, что Дэмонра стала бы воровать. Большой личной симпатии нордэна у него не вызывала в силу несхожести характеров, но при всех своих недостатках она, определенно, любила Каллад вообще и полк — в особенности. Еще меньше Эрвин мог допустить, что та все бы бросила и уехала добровольно. В первый момент ему в голову пришла паническая мысль о «Зимней розе» и провале, но он довольно быстро сообразил, что в этом случае простым изгнанием нордэна бы не отделалась. Следовательно, произошло что-то другое.

Эрвин, предчувствуя нехорошее, сунул вырезку в карман пальто и вернулся к содержимому конверта. Автором записки оказалась майор Мондум, а та всегда умела выражаться очень вежливо, но при этом доступно и недвусмысленно. Ввиду отбытия Дэмонры, им прислали бы полковника со стороны. Увольнение лейтенанта Нордэнвейде официально состоялось три дня назад. Соваться в штаб ему категорически запрещалось, а в дома бывших сослуживцев — не рекомендовалось. К этой информации прилагалось несколько крупных банкнот — Зондэр почему-то было угодно назвать деньги «недоплаченным жалованием» — рекомендательное письмо к военному агенту Эйнальда и коротенький постскриптум, сообщающий, что она желает ему всяческого счастья и просит в ближайшее время не возвращаться в Каллад по известным причинам. К просьбе в свою очередь прилагался билет на поезд, отбывающий нынешним же вечером. Все просто и ясно как день.

И обижаться здесь, конечно, не следовало. Мондум защищала всех, кого могла, в том числе его. Эрвин сам написал заявление и сам еще три дня назад серьезно подумывал уехать, но билет и деньги все равно жгли руки. Его не то чтобы выкидывали, как вещь. Скорее его сдавали, как собаку в питомник — в хорошие руки. Даже о билете первым классом позаботились. Выходило так мило и прелестно, что хотелось найти майора Мондум и на очень простом и понятном морхэнн объяснить, как, с точки зрения Эрвина, выглядят ее забота и благие намерения.

Умом он хорошо понимал, что в случае ссылки Дэмонры уехать будет самым разумным вариантом: так выйдет безопаснее и для него, и для полка. Собственно, примерно на подобный случай лейтенант и писал заявления без даты. Он и сам бы первым делом пошел покупать билет куда-нибудь в глубинку. А Зондэр расщедрилась: до столицы Эйнальда, первым классом — Эрвин в жизни первым классом не ездил. И все равно у него возникало чувство, словно его облили помоями. Он сделал бы ровно то же самое, но можно же было сказать ему все по-человечески. Впрочем, довольно наивно ожидать, что с нелюдью станут поступать по-человечески.

Больше всего на свете Эрвин сейчас желал бы дойти до штаба и с приличествующими случаю благодарностями вернуть билет, деньги и рекомендательное письмо, но в его положении последнее сделалось прямой — и, увы, единственной — инвестицией в будущее. Запаса сыворотки хватило бы на полгода, а там пришлось бы срочно что-то искать. Да и вообще не стоило сжигать мосты там, где их и без него отлично спалили.

Нордэнвейдэ посидел на скамейке еще пару минут, успокаиваясь и делая вид, что его необыкновенно заинтересовало содержимое газеты. Лет шесть назад он бы, наверное, расплакался, не от обиды так от злости, но людям, чей возраст подкатывал к третьему десятку, рыдать на скамеечках было неприлично.