Время золотое
Шрифт:
Градобоев вошел, резкий, бурный, страстно сжимая и разжимая пальцы. Они издавали хруст.
– Я принял решение! Мы атакуем! Сорвем выборы! «Марш миллионов» соберет миллион. Мы накопили огромную бронебойную силу. Коммунисты с нами. Националисты с нами. Даже геи и те примкнули. Мы идем на Кремль! Когда миллион разгневанных граждан выйдет на Красную площадь, трусливый Чегоданов сбежит!
– Но как? – Елена испуганно отставила чашку. – Ведь будет заслон? Будут войска? Будет кровь?
Лицо Градобоева, побелевшее, с дрожащими губами, восторженными глазами, казалось безумным. Особенно пугали Елену эти сильные пальцы, которые сжимались, разжимались,
– Ты не боишься крови?
– История – кровавая дама! Древо жизни полито кровью. Лидер не боится пролить кровь, ни свою, ни чужую. Но, поверь, крови не будет. Американцы запретили Чегоданову стрелять. В этом заверил меня посол Кромли. Чегоданов убежит, и Стоцкий назначит новые выборы. Наивный, он думает, что на этих выборах он снова станет президентом, а меня засунет в какой-нибудь кремлевский чулан! Ошибается! Народ внесет меня в Кремль!
Градобоев бурно дышал. По его телу пробегали мелкие биения, словно переполнявшие его энергии искали выход. Он напрягал мускулы, сдерживал взрыв. Елена пугалась его слов. То грозное, безымянное и ужасное, что мерещилось ей на бульваре, становилось явью. Срывалось с его яростных губ, брызгало из безумных глаз, жутко похрустывало в суставах пальцев.
– Мы опять на перекрестке русской истории! От меня зависит, куда хлынет поток русский судьбы! Он хлынет туда, куда я укажу! – Градобоев вдруг резко придвинулся к Елене: – Не вздумай кому-нибудь рассказать о том, что услышала. Это стратегическая тайна. Я тебе доверяю во всем. Ты знаешь каждую мою мысль, каждую клеточку. Я рассказал тебе о той алмазной росинке, которая вспыхнула передо мной в детстве, а потом пропала. И я ищу ее всю жизнь. Теперь она снова начинает мерцать! Это мой бриллиант! Наш с тобой бриллиант! – Он обнял Елену, сжал, так что она задохнулась.
– Мне больно!
– Это наш с тобой бриллиант!
Он грубо целовал ее губы, срывал платье. Выкручивал руки.
– Боже, что ты делаешь?
– Это наш с тобой бриллиант!
Он кинул ее на диван, и она не сопротивлялась. Подчинялась его насилию. Видела над собой его мокрые губы, дрожащие, с огромными белками, глаза. Заслонялась от его бормотаний, от поцелуев, похожих на больные укусы, от этой злосчастной тайны, которую он ей поведал. И когда он стал биться над ней, издавая сиплый рык, и вся его огненная сила пронзила ее, наполнила болью и мучительной сладостью, она отрешенно подумала, что теперь его тайна в ней начнет созревать, как страшный плод.
ГЛАВА 26
Новосибирск – могучий кулак, схвативший жилу Транссибирской дороги, клокочущую вену Оби, пучки магистралей, ведущих к ледовым морям. Железные мосты выстреливают на восток и на запад составы с пляшущими иероглифами, с клеймами немецких заводов. Стальные трубы, переполненные нефтью и газом, дрожат, как гремучие струны, схваченные пятерней, в которую уловлен громогласный аккорд Сибири. Так рвут постромки и хотят разбежаться кони гигантской квадриги, и наездник стягивает их воедино, намотав на запястье ремни.
Бекетов чувствовал город как сгусток непомерных энергий, скопление огней и металлов, фокус лучей, озаряющих русское будущее. Как наковальню, где в звонах выковывает образ грядущей России.
Он приехал на Авиационный завод имени Чкалова, гнездо, из которого в годы войны вылетали тысячи боевых самолетов. Цвет и краса сталинской «цивилизации неба». Сюда, звать сибирские полки на защиту Москвы, явился Бекетов.
У директора завода круглое, с
Несравненный фронтовой бомбардировщик Су-34. Еще не покрыт боевой сизо-стальной раскраской. Зеленовато-лимонный, в отточенных кромках, заостренный, пластичный, созвучный воздушным струям, бурлящим вихрям. В нем легкость и плавность дельфина, заостренность дротика, упругая мощь, которая превращает машину в гремящую молнию, проносит над полем боя, оставляя груды горящей брони. В этих формах, прекрасных и грозных, пугающих и ласкающих глаз, чувствуется гигантская воля. Пилотов, ведущих машину в грохочущем небе. Рабочих, сотворяющих самолет из ломтей титана. Конструкторов, воплотивших в прозрачном замысле идею воздушного боя. Стратегов, устремленных в сражения еще не существующих войн. Воля всего измученного, растоптанного народа, одолевающего свое поражение, устремленного к долгожданной победе. Воля, преодолевающая русскую смерть, продлевающая русскую жизнь.
Их три штурмовика, стоящие на стапелях, окруженные металлическим звоном и шелестом. На них подвешивают скорострельные пушки, прицелы для бомб и ракет. Ставят компьютеры, управляющие скоротечным воздушным боем. Машина, уклоняясь от попаданий противника, защищенная облаком электронных помех, проносится сквозь ядерный взрыв, сбивает истребитель врага, вонзает ракету в подземный бункер. Прозрачной тенью уходит в пустое небо.
Так чувствовал Бекетов это волшебное творчество, трогая ладонью крыло, и самолет едва ощутимым трепетом откликался на нежное прикосновение.
Директор заметил это взволнованное касание:
– Самолет завтра совершит свой первый полет. Для нас это праздник. Мы собираем коллектив, зовем ветеранов. Батюшка освятит машину, окропит святой водой. Самолет сделает круг над заводом и вернется в цех. Его покрасят в боевую раскраску, нарисуют звезду и отправят в полк, для несения службы. – Директор любовно осмотрел самолет, который нетерпеливо ожидал свидания с небом. – И еще, Андрей Алексеевич, сегодня вечером состоится собрание патриотов, которые хотели бы поддержать Чегоданова. Там есть всякие, и «красные» и «белые». Монархисты, которые молятся царю-мученику, и сталинисты, которые молятся на красную звезду. Будут споры и ссоры. Приглашаю вас, может, вы выступите? Расскажите, как на это смотрит Москва?
Осмотрев завод, Бекетов и директор уединились в кабинете, и Бекетов заметил, что над директорским столом висит портрет Чегоданова, но нет президента Стоцкого, что являлось вызывающим признаком. Бекетов рассказал директору о политических событиях в Москве, о протестных демонстрациях, об угрозе, нависшей над государством. Просил поддержать Чегоданова в канун президентских выборов. Директор обратил к Бекетову свое луновидное лицо, которое подарили ему славянские и якутские предки, и спросил: