Время золотое
Шрифт:
Бекетов чувствовал кошмар русской истории, взрыв, разорвавший русское время, турбулентные вихри, терзающие русскую душу. Эти вихри швыряли из стороны в сторону самолет Русского государства, направляли его к земле, обрекали на крушение. И, чувствуя, как трещат и гнутся крылья, проваливаются рули, захлебывается двигатель, испытывая великую тоску, Бекетов вырвал микрофон из дрожащих рук директора. Надсадно, с металлическим свистом и рыком, выдохнул в зал:
– Разве мы не русские люди? Разве мало пролито русской крови? Неужели вновь станем веселить и радовать врага, который ликует, наблюдая вековечную русскую ссору? Быть может, очнемся у последней черты, перед тем как пасть Русскому государству? Обернемся все, красные, белые, лицом к врагу, который добивает Россию? Русские мы или нет?
Все это с хрипом, с металлическим стоном прокричал Бекетов, и зал умолк, услышав его истошный вопль. Директор завладел микрофоном:
– А сейчас слово
Бекетов, исполненный тоски и страдания, яростного несогласия и страстного порыва, дунул в микрофон, как дуют в трубу, скликая на бой растерзанное войско:
– Я не белый, не красный! Но я и белый, и красный! Потому что я русский! Во мне бушует эта красно-белая схватка, во мне лязгают сабли и строчат пулеметы. Мои предки уплывали из Крыма с последним пароходом. Мои предки сражались под Сталинградом и ломали хребет фашистам. Мы должны совершить непомерное усилие, громадный духовный подвиг, чтобы в каждом из нас случилось историческое примирение, мистическое братание и наша рассеченная душа, наша взломанная история обрели единство и целостность. Смогли в своей целостности и полноте служить России!..
Он торопился, хотел успеть до того, как люди поднимутся, хлопая креслами, шаркая ногами, злобно выкрикивая, и покинут зал. Видел, как недовольно морщатся лица, отворачиваются головы, топорщатся фыркающие губы. Он их удерживал на местах своей волей и страстью, молитвенными упованиями и колдовскими заклинаниями. Он стягивал кровоточащие кромки враждующих эпох, вставал между двумя беспощадными армиями, и в него вонзались пули, врубались клинки, а он стоял, изнемогая. Взывал к миру.
– Владыка Иоанн Снычев, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, великий православный подвижник, обращался к националистам и коммунистам и благословил их искать примирение. Сказал: «Мы русские, и да возлюбим друг друга!» Другой молитвенник, старец Троице-Сергиевской лавры иеромонах Филадельф, незадолго до трагического расстрела парламента принимал у себя в келье представителей белых и красных. Благословил их на совместные деяния во имя Родины, над которой витали либеральные нетопыри. Удивительный священник, блаженный и просветленный отец Дмитрий Дуд ко, много потерпевший от советской власти, говорил: «Сталинские герои Зоя Космодемьянская и Александр Матросов, Виктор Талалихин и двадцать восемь гвардейцев-панфиловцев, «Молодая гвардия» и генерал Карбышев – все это святомученики. Они крестились кровью, пролитой во имя Родины, их лики будут написаны на иконах и на стенах храмов». Прислушаемся к духовному опыту этих отцов. Прислушаемся к голосу нашей измученной русской души, требующей великого примирения!..
Он чувствовал, что в зале царило угрюмое напряжение. Ему не доверяли, его отвергали. Были непонятны его патетические призывы, его мучительные возгласы. А он был тонким перешейком, стягивающим континенты, которые расползались. Был князем, которого привязали к двум согнутым соснам. Был телефонистом, сжимающим в зубах рассеченный провод.
– Световод русской истории разорван. Между царством Романовых и империей Сталина – разрыв, из которого хлещет, утекает историческая энергия, и лишь малая доля достигает наших дней, где чахнет росток нового Государства Российского. Остается без волшебной влаги, которая вспаивает этот росток, наращивает его листья и крону. Враг, разрушивший белое царство Романовых и «красную империю» Сталина, ликует. Вбивает клин в место разрыва. Не позволяет срастить время русской истории, и мы остаемся надорванным народом. Но мы соединим разорванный световод. Найдем стык, где русские патриоты заварят шов, прекратят бессмысленную трату драгоценных энергий!
Бекетов чувствовал тщету увещеваний. Всю безнадежность усилий, неспособных укротить свирепые вихри истории, одолеть ужасающий раскол, куда провалилась русская жизнь. Одиночка, он пытался управлять историей, выпрямить земную ось, заполнить своей немощной плотью жуткий провал, стянуть своей слабой волей обезумевшие осколки вселенной. Зал молча слушал. Не было ропота и насмешек. Казалось, люди окаменели и в каждом застыли сомнения, упрямое несогласие, непрощеные обиды. Бекетов направлял в окаменелый зал огненный луч, исходящий из сердца, стремился расплавить камни.
– Где тот загадочный стык, на котором таинственный сварщик заварит свой «золотой» шов? Царь-мученик Николай Второй, последний император белой империи. И Иосиф Сталин – первый «император» «красной империи». Один передал другому заветную лампаду, в которой не умер благодатный огонь пасхального воскрешения. Царь был оставлен всеми, даже самыми близкими, даже церковью и членами царского рода, и взошел на голгофу. Сталин убил палачей царя. Собрал воедино империю. Вернул в культуру Пушкина – величайшего имперского гения. Восстановил алтари. Одержал мистическую Победу, которая была религиозным торжеством светоносных
Бекетову казалось, его усилия не напрасны. Он соединил волшебный световод русской истории, срастил разорванный стебель русского времени. Его отец, воевавший в сиреневых предгорьях Кандагара, его дед, погибший в степях Сталинграда под жестокими зимними звездами, его прадед, в рыжих горах под Карсом открывший из горных орудий огонь по турецкой пехоте. Все они схватились за руки, летели в этом сияющем световоде, несли в сегодняшнее время благую весть.
– Были страшные гонения на церковь, убийства священников, торжествующее богохульство, проповедь безбожия. И это позволяет называть «красный век» веком богоотверженных. Но так ли? Война и Победа опровергают это. С первых же дней Отечественная война стала называться «священной войной». А Победа, которую сегодняшняя наша церковь празднует, как религиозный праздник, – Победа тоже священная. Войска, которые добились священной Победы, – взводы, роты и батальоны, полки, дивизии, армии, – они тоже священные. Командиры полков и батальонов, дивизий и армий окружены ореолом святости. Верховный главнокомандующий, генералиссимус, который вел армию к Победе, он окружен нимбом святости. Тридцать миллионов погибших на этой войне – это святая жертва, соизмеримая с жертвой Христовой. Потому что народ сражался не просто за свои очаги и нивы, не только за свою ненаглядную Родину. Он сражался с космической тьмой, которая стремилась отвергнуть космический Свет, перечеркнуть план, по которому Господь сотворил мироздание. Так было и во времена Христа. В те времена, чтобы одолеть эту космическую тьму, Господь принес великую жертву, отдал на распятие Своего Сына. Теперь же потребовались жизни тридцати миллионов советских, русских людей, которые пали на войне, спасая мир от тьмы. Эти тридцать миллионов – коллективный Христос, Божественный агнец. Вот почему на стороне Красной армии были святомученики, молившие о Победе, ангелы, летящие впереди наступавших полков.
Вот почему лик Сталина, одержавшего вместе со святым народом святую Победу, окружен сияющим золотом!..
Его слушали, не кричали «Любо!», не проклинали, не аплодировали. Но не было в зале каменных истуканов. Луч, исходящий из сердца, согрел, осветил людей. В лицах исчезло ожесточение, улетучилась ненависть. И Бекетов, ощутив усталость, истратив в этой проповеди весь запас душевных сил, уже не в микрофон, уже без железного рокота, произнес:
– Союз красных и белых был скреплен кровью святомучеников Священной войны. Это и есть огненный стык, в котором соединился разорванный световод русской истории. Наши нынешние распри умолкают, когда просветленным молитвенным взором мы видим золотую икону Великой Победы. Мы – ее дети и внуки.
Ему негромко хлопали, кивали. Директор обратился в зал с просьбой не расходиться, ибо предстояло выступление хора местной филармонии.
Многолюдный хор вышел на сцену, мужчины в черном, в белых манишках. Женщины в длинных малиновых платьях. Встали стеной, женщины впереди, мужчины сзади. Когда успокоился ропот в зале и высокая люстра освещала притихшие лица, хор запел. Словно из заречных лугов, из вечерних малиновых вод, нежно и тихо донеслось: «Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он». Эти возвышенные и печальные звуки сладко коснулись душ, в которых тут же умолкли гневные страсти, неутоленные боли, неотпущенные вины. Словно ангел полетел над вечерними холмами, притихшими нивами, далекими посадами с золотом колокольни. И ты идешь по дороге, окруженный этой мирной благодатью, и чья-то оброненная красная ленточка лежит в пыли. Тебе кажется, что ты уже шел однажды по этой дороге в какой-то родной, милый сердцу город, где на открытой веранде ждут тебя любимые люди. Дым самовара, вазочка с черничным вареньем, та самая, что стояла в бабушкином старом буфете. И все обратили глаза на дорогу, по которой приближается к ним ненаглядный гость. И летят из лугов звуки далекого колокола.
Хор умолк, и несколько мгновений зал зачарованно молчал, объятый сладкой печалью. А потом наградил певцов жаркими овациями.
Улеглось волнение. В тишине было слышно, как нащупывает первую ноту хор. А потом зарокотали басы, в них вплелись чудесные женские голоса. Возвышаясь над всеми звуками, волшебно чистый, дивно пленительный голос запел: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат. Пусть солдаты немного поспят». Мучительная сладость, и женственность, и бесконечная нежность тронули сердца, которые откликнулись обожанием на эту мольбу, упование на чудо, на избавление от мук. Летел над весенними рощами, лесными прудами, цветущей черемухой бесшумный ангел, ронял из неба чистейший звук. И ты снова идешь все по той же вечерней дороге, в заплечном мешке гремит походная кружка. Ты замер у края леса, где в сумерках белеют березы. Слушаешь вещую птицу, которая воспевает эту дивную землю. Такое счастье родиться на этой земле и сойти в нее, совершив завещанный путь!