Время золотое
Шрифт:
Два мима с раскрашенными лицами играли невидимым мячом, подпрыгивали, пригибались, падали на землю, вылавливая из пустоты несуществующий предмет. Их окружали завороженные люди, водили глазами в пустоте.
Пожилой лысый саксофонист держал в руках серебряный инструмент, раздувал небритые щеки, целовал металлический мундштук, оглашая площадь печальными руладами, молодая женщина зачарованно слушала, и у нее, как у кенгуру, выглядывал из переносной сумки младенец.
Были истовые демократы с двадцатилетним стажем, истоптавшие не одну пару обуви в маршах и демонстрациях, с лицами, на которых держалось одинаковое выражение нетерпеливого раздражения, бурлящего негодования, тоскливой надежды на сокрушение несправедливого мира. Хромала,
Но было много обычной интеллигентной московской публики, вполне обеспеченной, но с неутоленным чувством справедливости, которую во все времена попирает порочная, склонная к деспотизму власть.
Бекетов кружил в толпе, не находя в ней ни Шахеса, ни Мумакина, ни Лангустова. Не было Коростылева и Паолы Ягайло. Его план удался. Оскорбленные, ненавидящие друг друга оппозиционеры не явились на площадь, не привели своих сторонников, значительно ослабив ударную силу марша. Однако разрозненные группы националистов, коммунистов и либеральных активистов размахивали красными, имперскими и радужно-яркими флагами, под которыми перемещались группки сексуальных меньшинств. И уже гудели в разных углах площади мегафоны, призывая толпу формировать колонны. Становилось все больше репортеров, фотографов, телеоператоров, начинавших поиск сюжетов. Осторожно прокатило несколько полицейских машин, расплескивающих фиолетовые брызги.
Вдруг среди многолюдья, бесформенных скоплений и сгустков пробежала волна, повлекла толпу, словно потянули невидимый невод, улавливая людскую гущу. Все устремились в одну сторону. Туда же торопились телеоператоры. Туда же колыхнулись флаги. Туда же зашагал Бекетов, стиснутый возбужденной толпой. Там появился Градобоев. Охрана теснила людей, раздвигала толпу, прокладывала Градобоеву путь.
Градобоев был выше других. Возвышалась его непокрытая голова. Лицо показалось Бекетову огорченным и бледным. Глаза возбужденно блестели. Губы улыбались. Он ждал, когда его окружат журналисты, заблестят диктофоны, потянутся мохнатые, как пушечные банники, микрофоны, замерцают окуляры телекамер.
Журналисты брали у него интервью. Бекетов через головы улавливал обрывки фраз:
– Готовится грязная провокация… Выгодно пролитие крови… Пусть мировая общественность… Уроки Египта и Ливии…
Бекетов хотел угадать его душевное состояние. Следы нерешительности. Признаки травмы, полученной от измены соратников. Градобоев преодолел разочарование и растерянность. Был возбужден и решителен, исполнен дерзкой энергии. Бекетов чувствовал, что он не отказался от своего жестокого замысла. Марш состоится, столкновение с полицией неизбежно.
Он увидел Елену. Она появлялась и исчезала в толпе, словно качалась на волне. Ее лицо показалось Бекетову измученным и испуганным, и он испытал больную жалость, мгновенную вину, которая сменилась желанием поскорей к ней пробиться и выведать все, что она знает о Градобоеве.
Он протиснулся, окликнул ее. Она устремилась навстречу, и их сжало, стиснуло. Они стояли, прижавшись, среди гула толпы, рокота мегафонов, колыхания флагов.
– Мне страшно, – сказала Елена.
– Что Градобоев?
– Он был чем-то расстроен. Постоянно звонил по телефону. Сквернословил, хотя с ним это редко случается.
– Будь рядом со мной. Не теряйся.
– Мне снился лось и что мы стоим на поляне и из снега выглядывают краснобровые птицы.
– Старайся быть рядом.
Активисты выстраивали колонны. Люди подчинялись окрикам, увещеваниям, мегафонным командам. Передние ряды продвинулись
– Первая колонна пошла! – гудел мегафон. – Вторая колонна пошла! – вторил ему другой. – Соблюдать интервалы! – рокотал третий.
Людская масса колыхнулась, словно облегченно вздохнула, и двинулась, расширяясь, занимая всю проезжую часть, с ровным шорохом тысяч ног. Бекетов и Елена шли рядом, уже не в тесноте, окруженные воодушевленными людьми, которых влекло в просторном желобе улицы. И в этом движении многотысячной толпы чудилась повелевающая безымянная воля, управлявшая могучей массой – активистами, покрикивающими в мегафон, знаменосцами с пестрыми флагами, и самим Градобоевым, который сдвинул с места толпу, толкнул ее, как камень с горы. И уже не управлял ею. Сам был во власти безымянной воли, подчинялся ее слепому господству.
Бекетов смотрел на Елену, на ее кожаную изящную куртку, отороченную мехом, на шелковый шарф, на пышные волосы, развеянные ветром. Ее лицо было бледным, истовым, словно она смирилась с судьбой, в которую ее вовлекала слепая воля. Обессиленная, ждала, когда судьба нанесет свой жестокий удар.
Рядом семенила пожилая женщина, держа в руках бумажную иконку. За ней два молодых человека несли транспарант с надписью: «Чегоданов, беги из Кремля!»
Девушка несла веточку желтой мимозы. Несколько студентов танцевали, умудряясь не мешать движению, образуя внутри колонны плывущий вместе с ней хоровод. Красный флаг трепетал на древке, которое сжимал крепкий парень, норовя воздеть свое алое полотнище как можно выше. И где-то близко, заслоняемый людьми, играл саксофон. Печальный и возвышенный блюз парил над колонной, словно ее сопровождало в небе невидимое крылатое диво.
Бекетов все это видел, чувствовал единую, охватившую всех волну движения, ощущал неотвратимую, влекущую волю. Это была его воля. Он направлял толпу к роковой черте, у которой остановится в своем грозном выборе русская история. Вспучится, взбурлит, нальется кровью, стенанием, прежде чем выберет свой путь. Это он, Бекетов, невидимый в толпе, вел ее к роковому перекрестку. Слабый, малый и смертный, управлял ходом русской истории.
Они шли по Якиманке, мимо роскошных витрин, стеклянных банков, чугунных решеток, аристократических фасадов. На тротуарах густо стояли люди. Одни приветственно махали, другие вливались в толпу, третьи фотографировали, желая запечатлеть пестрое и нарядное шествие. Бекетов видел идущего впереди Градобоева, его упрямо наклоненную голову, крутые плечи, трехцветный российский флаг. В этой наклоненной голове и упрямом стремлении чудилась мессианская вера, подобная той, что владела пророком, выводящим народ из плена. Градобоев казался статуей на носу корабля, в которую ударяли грозные ветры истории. Бекетов на расстоянии чувствовал, как стучит в нем сердце, напрягаются плечи, содрогаются мускулы. И от этих содроганий по колонне бежала судорога, упругая конвульсия, словно волна электричества, и Бекетов пропускал сквозь себя эти беззвучные толчки и удары.
Оглянулся на Елену. В ее глазах был ужас. Она беспомощно на него озиралась:
– Господи, что же будет!
Он испытал к ней слезное сострадание, чувство вины, мучительную нежность. Вдруг вспомнил ту поляну в ослепительном солнце, дивную лазурь в вершинах голых берез, и ему захотелось, чтобы благая безымянная сила выхватила их из толпы и унесла в ту лазурь, взяла живыми на небо, где цветут блаженные сады. Но это длилось мгновение. Хриплый мегафон активиста прозвенел над ухом:
– Просьба сохранять интервалы! Соблюдайте дистанцию!