Время золотое
Шрифт:
И когда они снова мчались по снегу, роза пламенела у нее на плече. А потом порыв ветра сорвал цветок и унес в белый простор.
Они вернулись в коттедж, когда красное солнце садилось в снега и, казалось, старые ели отекают малиновой смолой. Сбросили в прихожей задубелые комбинезоны и ужинали горячей, завернутой в фольгу форелью, которую приготовил для них все тот же невидимый хлебосольный хозяин.
– В баню! После мороза погреться! – позвал ее Бекетов.
Сауна, куда они отправились, была согрета, висели на деревянных крючках чистые простыни, стояли бутылки с квасом, чуть колыхалось литое стекло бассейна.
Они сидели на полке в раскаленном
Выскочили из сауны. Бекетов с громогласным воплем рухнул в бассейн, выдавил воду на кафель. Фыркая, охая, стал плавать. Елена осторожно спускалась в обжигающую воду, с замирающим сердцем, погрузила живот, грудь, плечи, ахая и смеясь. Он подплыл к ней, обнял, и они стояли в воде, обнявшись. Елена слышала, как дышат его грудь и живот.
Потом они стояли под душем, сыпалась сверху шуршащая вода, и он оглаживал ей плечи, целовал в губы. Закрыв глаза, она чувствовала его руки, скользящие по груди.
Они лежали в темноте в прохладной постели, и она говорила:
– Мы все-таки их обманули.
– Кого, дорогая?
– Эти темные силы, которые за нами гнались. Мы от них ускользнули, занавесились снегопадом, спрятались в лесах.
– Мы от них ускользнули.
– Мы больше не вернемся туда, где готовится ужасное злодеяние. Там прольется кровь, зазвучат выстрелы, погибнут люди. Но нас среди них не будет. Останемся здесь, среди краснобровых птиц и седых лосей, у заколдованной церкви, в которой горят венчальные свечи. А злодеяние нас минует.
– Какое злодеяние, дорогая?
– О котором говорил Градобоев.
– А что он сказал?
– Сказал, что скоро будет «Марш миллионов» и он поведет людей на Кремль. Войска станут стрелять, будет кровь, и президент Стоцкий отменит выборы. Чегоданов не сможет стать президентом, и Градобоеву открывается дорога в Кремль.
– Он так и сказал про кровь?
– Про кровь и про Кремль. Но об этом не надо думать. Будем думать о той поляне, с которой мы хотели взлететь в лазурь. О тех черных лодках, которые вмерзли в лед. О священнике, который читал Евангелие. И знаешь, о чем еще?
– О чем, дорогая?
– Что, может быть, чудо возможно и мы обвенчаемся в этой волшебной церкви. Батюшка станет читать священную книгу, и над нашими головами будут сиять золотые венцы. Такое возможно?
– Возможно.
Он обнимал ее, целовал глаза, ямочки в горячих ключицах. Она сладостно закрывала глаза. Кружились велосипедные спицы, мягко пылил проселок, одинокая сосна раскинула просторные ветки. И вдруг из ветвей вылетела чудесная птица, небывалой красоты и расцветки. Летит, разбрасывая яркие радуги, оставляя в душе небывалое счастье.
Она проснулась от внезапной тревоги. Бекетова не было рядом. Сквозь открытую дверь в гостиной увидела, как он ходит по комнате и говорит по телефону. Светились телефонные кнопки, словно он держал в руке светящегося морского моллюска.
– Что случилось? – спросила она, когда он вернулся.
– Надо возвращаться. Прямо сейчас.
– Прямо ночью?
– Прямо сейчас.
– Ты уверен, что действительно нужно?
– Уверен.
В ней все остановилось и обмерло. Она больше не спрашивала. Стала собираться.
Они возвращались в Москву, озаряя ночное шоссе светом хрустальных фар.
ГЛАВА 30
Чегоданов,
– Это достоверные сведения?
– Мой доверенный источник из ближайшего окружения Градобоева.
– Значит, все-таки пролитие крови? Залить брусчатку красной жижей?
– На определенном этапе «оранжевой» революции предусматривается пролитие крови. «Марш миллионов» состоится перед самыми выборами. Бойня, кровь, ты объявляешься палачом народа. Евросоюз, американский сенат, начинается вселенский вой, и Стоцкий отменяет выборы. Дума, состоящая из предателей, его поддержит. Ты отстранен. Назначаются новые выборы, на которых победит Градобоев. Тебя судят, как кровопийцу. Возят в клетке по Москве, и родственники погибших кидают в тебя камнями. Когда мы приступали к исполнению нашего плана, мы допускали подобное развитие.
Бекетов ждал от Чегоданова гневной вспышки, истерических злобных упреков. Но Чегоданов был тих и вкрадчив. Только щурил глаза, из которых лилась жестокая синева. Сжимал губы, в которых не было ни кровинки. Все его мышцы напряглись, как у чуткого хищника, готового отпрыгнуть, избегая опасности, или метнуться вперед, убивая врага.
– Каким маршрутом поведет Градобоев свой «миллион»? Где он станет лить кровь?
– Они пойдут по Якиманке к «Ударнику», чтобы перед Каменным мостом якобы свернуть на Болотную площадь. Кордоны милиции преградят им вход на Каменный мост. Градобоев направит народ на кордон. Пожелает его прорвать, перейти Каменный мост и атаковать Кремль. Кровь может пролиться на мосту, где будет схватка с милицией. Или у Троицкой башни, где навстречу толпе выйдут войска.
Бекетов видел – пепельно-серая громада «Ударника», мокрый блеск пустого моста. Золотая шапка храма Христа, розовые стены Кремля. Медленная вязкая толпа движется по Якиманке. Флаги, транспаранты, невнятный гул мегафонов. У моста зыбкой лентой темнеет полицейский заслон. Слюдяной блеск шлемов, тусклый отсвет щитов. Сужается горловина истории, сквозь которую стремится пройти русское время. Вновь сжимается под страшным давлением хрупкий кристалл государства, готовый расколоться на тысячи мелких осколков. И он, Бекетов, своей слабой волей, несовершенным разумением стремится управлять слепым движением времени. Влиять на угрюмый поток истории. Спасти беззащитный кристалл государства.
– Я предчувствовал это, – произнес Чегоданов. – Предчувствовал заговор. – Его ноздри трепетали, словно он улавливал тлетворные ветерки измены. – В западной прессе началась охота за мной. Я для них Гитлер, и они готовят Нюрнбергский процесс. Этот мерзкий американский клоп Кромли. Этот липкий моллюск Стоцкий. Они в заговоре с Градобоевым. Я знаю, они встречаются. У них уже есть меморандум, отменяющий выборы. Есть текст приговора, где они называют меня кровопийцей. Но я их взорву!
Бекетов чувствовал, какому давлению подвергается Чегоданов. Парализуется воля, затмевается разум. Множество чародеев и магов, колдунов и волшебников протыкают иголками его фотографии, сжигают его тряпичные чучела. Побуждают бежать, кинуться опрометью, оставить власть. Отдать в другие руки судьбу государства. Так его венценосный предшественник подписал в вагоне свое отречение, открыл путь чудовищной бойне, которая унесла в преисподнюю великое царство, а его самого утянула в Ганину яму.