Всадник без головы(изд.1955)
Шрифт:
— А теперь вы самый искусный лассонер во всем Техасе? — закончила собеседница, угадав не высказанную им мысль.
— Нет, нет! — смеясь, запротестовал он. — Это лишь заблуждение со стороны старика Зеба, который судит о моем искусстве, вероятно принимая свое за образец.
«Что это — скромность? — подумала креолка. — Или же этот человек просто смеется надо мной? Нет, этого не может быть, а то я сойду с ума».
— Вам хочется вернуться в компанию ваших друзей? — сказал Морис, заметив в ней какую-то рассеянность. —
— Да, вы правы, — поспешила она ответить тоном, в котором слышалась не то некоторая уязвленность, не то сожаление. — Я не подумала об этом. Спасибо, сэр, что вы напомнили мне о моих обязанностях. Надо ехать обратно.
Они опять вскочили на коней. Неохотно подобрала Луиза поводья, как-то медлительно вдела ноги в стремена; казалось, ей вовсе не хотелось оставлять это интересное место.
Опять в прерии. Морис направился со своей спутницей к месту пикника самой короткой дорогой.
Их обратный путь лежал через «прерию сорняков». Так назвали ее пионеры-колонизаторы Америки, повидимому не задумываясь особенно над выбором названия.
Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный цветник, усыпанный яркими цветами, цветник, граничащий с голубым сводом неба, насаженный и выращенный самой природой.
— Какая красота! — восторженно воскликнула креолка, невольным движением останавливая лошадь.
— Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер?
— Нравится? Больше того, сэр. Я вижу перед собой все, что есть самого красивого в природе: зеленую траву, деревья, цветы — все, что с таким трудом выращивает человек. И все же никогда он не может достигнуть равного этому по красоте. Здесь ничего нельзя добавить, это кусок природы, безупречный в своем совершенстве!
— Здесь не хватает домов.
— Но крыши и трубы нарушили бы красоту пейзажа. Чистые контуры деревьев так хороши! Под их сенью мне хотелось бы жить, под их сенью мне хотелось бы…
Слово «любить» готово было сорваться с ее губ, но она вдруг остановилась и неожиданно даже для себя заменила его словом «умереть».
Ее чувства разделял и ирландец; ее слова были словно эхом его ощущений.
Но его ответ прозвучал сухо и прозаично:
— Я боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая жизнь — без крова, без общества, без…
— А вы, сэр? Как же она вам не надоедает? Ваш друг мистер Стумп, которому я вполне доверяю, говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже несколько лет. Так ли это?
— Совершенно правильно.
— О, как я вам завидую! Я уверена, что я была бы бесконечно счастлива среди этой красивой природы. И мне бы такая жизнь никогда не надоела.
— Одной? Без друзей? Даже без крова над головой?
— Я об этом не говорила… Но вы не сказали мне, как вы живете.
— Мое жилище не заслуживает такого громкого названия, — смеясь, ответил мустангер. — Моя хижина — вернее, мое хакале — одно из самых скромных жилищ в нашем краю.
— Где же она находится? Где-нибудь недалеко от тех мест, где мы сегодня были?
— Не очень далеко отсюда — миля, не больше… Вы видите на западе верхушки деревьев? Они прикрывают мою хижину от солнца и защищают ее от бурь.
— Вот как! Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Настоящая хижина, вы говорите?
— Да, настоящая.
— Стоит в уединении?
— Я не знаю ни одного жилища на расстоянии десяти миль.
— Среди деревьев? Живописная?
— Это уж как кому покажется.
— Мне хотелось бы посмотреть на нее и иметь свое мнение… Только одна миля отсюда?
— Миля туда, миля обратно — всего две.
— Ну, это не страшно. Двадцати минут нам будет достаточно.
— Я боюсь, что мы злоупотребляем терпением ваших близких…
— Может быть, вы хотите сказать: вашим гостеприимством? Простите, мистер Джеральд, — продолжала молодая девушка, и тень грусти набежала на ее лицо, — я не подумала об этом. Вероятно, вы живете не один? В вашем хакале с вами живет еще кто-нибудь?
— О да! Я живу не один. Со мной живет мой друг, с тех пор как…
Прежде чем мустангер закончил свою речь, в воображении Луизы встал образ его друга. Девушка ее лет, с бронзовым оттенком кожи, с продолговатыми, как миндалины, глазами. Зубы у нее, должно быть, белее жемчуга, на щеках алый румянец, волосы длиннее, чем хвост у Кастро, бусы на шее, браслеты на ногах и руках, красиво вышитая короткая юбочка, мокасины на маленьких ножках. Так представила себе Луиза «друга» мустангера.
— Вашему другу, может быть, не понравится появление гостей, особенно чужих?
— Нет, наоборот. Он всегда очень рад гостям, будь это совсем чужие или же друзья. Мой молочный брат очень общительный человек, но ему, бедняге, теперь мало с кем приходится видеться.
— Ваш молочный брат?
— Да. Его зовут Фелим О'Нил, тоже ирландец. Только его ирландский акцент еще хуже моего. Он уроженец Гальвейского графства.
— О, как бы мне хотелось его послушать! Ведь там ужасно забавно говорят. Не правда ли?
— Так как я сам гальвеец, то мне трудно об этом судить. Но если вы согласны воспользоваться на полчаса гостеприимством Фелима, то у вас будет хорошая возможность составить об этом свое собственное мнение.
— Я прямо в восторге! Это будет интересно и так ново для меня! Пусть папа и остальные подождут. Там есть дамы и без меня, а молодые мужчины пусть продолжают искать наши следы. Предполагалась ведь еще охота на мустангов… А я с радостью воспользуюсь вашим гостеприимством.