Всадник на белом коне
Шрифт:
Приблизительно в том же стиле Грейся выматывал меня и три оставшихся дня: после утренней тренировки в среду и далее меня относили в логово Джинг на носилках, а организм, дурея, включал регенерацию еще во время массажа. Но Грегор видел только результаты. То есть, мое бодрое лицо перед каждым следующим сеансом садизма, многочисленные следы от иголок Линь, обнаруживающихся на моей тушке по утрам, и спектакль с преподавателем китайского, согласившимся участвовать в небольшом шоу за дополнительные деньги. В общем, ежевечернее появление в зале пожилого ханьца с классической седой бородой до пояса, в традиционной шелковой одежде и с четверкой дюжих телохранителей, пребывающих в постоянной готовности к бою, убедило Грегора в том, я добился
— Кошмар! — после недолгого молчания выдохнула Вильман, чуточку подумала и… извинилась. За то, что наехала на Настю с Джинг не по делу и повысила голос в «царстве тишины, спокойствия и гармонии»!
Реакция Линь заставила задумчиво почесать затылок — из-под маски доброй, милой и заботливой девушки вдруг выглянула личность с далеко не российским менталитетом и достаточно жестким характером:
— Пока ты так переживаешь за Дениса, а ему комфортно в твоем присутствии, мы слушаем тебя сердцем и не мешаем быть рядом с ним. Поставишь свои желания выше его Пути — забудем о том, что ты когда-то была.
— Поэтому же и не ревнуете, верно?
На этот вопрос ответила Настя. Судя по голосу, на полном серьезе:
— А смысл? Пока он идет к Цели, ему не до Большой Любви. Но Путь длиной в годы — это шанс врасти в жизнь Дениса… для каждой из четырех влюбленных баб, решившихся на эту авантюру.
— Да, ты права, именно четырех! — грустно усмехнулась Эрика еще до того, как я перестал пялиться на содержимое зеленой сферы, опять прибавившее в уровне, и сообразил, что Кравцова внесла в список влюбленных и Вильман. А та продолжала говорить: — Но мне нравится такая компания. Так что я тоже в игре. Пока в меру имеющихся возможностей. Благо Танька только «за».
Комментарий Джинг к последнему предложению этого программного заявления я, к огромнейшему сожалению, не разобрал из-за того, что у меня зазвонил телефон, и мне пришлось подползать к краю кровати, тянуться к тумбочке и отвечать объявившемуся Комлеву:
— Да ладно, не может быть! Сам Игорь свет Борисович собственной персоной!!!
Ну да с язвительностью тона, пожалуй, перестарался. Но у меня были более чем веские причины для недовольства. Ведь с момента переезда на новую квартиру «второй отец» стал вспоминать обо мне лишь по большим праздникам. То есть, звонил от силы раз в три дня, в спортзал заезжал по понедельникам и пятницам, а у меня дома был всего дважды!
Нет, моими делами он все еще занимался. В смысле, тем, что осталось после делегирования части обязанностей тренерскому штабу, пиарщикам, айтишникам, снабженцам и кому-то там еще, подогнанным нам Алексеем Алексеевичем и его новыми партнерами. Но тепла и внимания ко мне, как к человеку, а не бойцу, практически не было. Ну и, до кучи, Борисыч стал позволять себе пить. Насколько часто — не скажу, но звонил, как правило, поддатым. А иногда таким и приезжал.
— Денис, не злись, меня просто отпустило. Исчезло то напряжение, которое давило на плечи пять лет. И я, наконец, позволил себе нормально одеваться, обращать внимание на женщин, посещать рестораны… — виновато затараторил он и заставил меня покраснеть. А потом вообще убил: — Ну, и влюбился. Как мальчишка. На старости лет. В общем, дурь какая-то, но я все равно прошу прощения!
— Это ты меня прости… — сгорая от стыда, хрипло выдохнул я. — За эгоизм, бессердечие, черствость…
— Да ну, перестань! Ты просто ушел в тренировки с головой, пашешь, как проклятый,
Следующие пару минут он меня успокаивал, а я… я чувствовал себя последней свиньей. Поэтому лежал, уткнувшись в подушку пылающим лицом, прижимал к горящему уху телефон и скрипел зубной эмалью. Потом заставил себя собраться с мыслями и попробовал извиниться еще раз. Как следует. Но был прерван еще на первой трети монолога слишком хорошо знакомым смешком:
— Ладно, с этой проблемой разобрались, значит, проехали. Я чего звоню-то — Горин тут кое-что переиграл. В результате сегодняшним бортом летит он сам. А с ним Алферов, Батыров, по одному их ассистенту и ты почти со всем гаремом. А я прибуду то ли девятнадцатого, то ли двадцатого на самолете Голикова. В общем, имей в виду. И, если что, твое шмотье в машине у Петровича. Впрочем, он мужик обязательный, так что дергать или проверять не надо — привезет и сдаст в багаж самостоятельно.
— А тебя почему не берут?
— Готовлю сюрприз! — довольно сообщил он, пожелал мягкой посадки и отключился.
Я вернул телефон на место, развернулся к девчонкам, примчавшимся на звук моего голоса, и коротко пересказал последние известия. Настя и Джинг приняли их, как должное. А Эрика подтверждающе кивнула:
— Да, Дина пока в пролете из-за того, что не смогла договориться с родителями. А Яну прокатили преподы — узнав, что она собирается в Штаты смотреть на какой-то мордобой, две желчные старые грымзы напрочь отказались ставить ей зачеты автоматом. Закрыть вопросы не проблема, но только с понедельника. Так что эту парочку ты увидишь только за день-два перед боем.
— Вы хоть учитесь и получаете какие-то знания. А я с момента подачи документов не был в РГАФК-е ни разу. Знаю, что числюсь, что получу и зачеты, и экзамены, но не более… — расстроенно вздохнул я, заставил себя сесть, затем встал и поплелся в туалет.
— А о том, что не пропустил ни одного занятия по английскому и китайскому даже во время тренировок с Грейси ты, конечно же, забыл… — желчно прокомментировала Кравцова.
— Тушка в порядке, а мозги в ауте… — авторитетно заявила Линь и пообещала реанимировать. Потом. Когда вернусь. И попробовала, уложив на кровать, размазав по спине массажное масло и начав разминать трапеции. Но полегчало мне не от этого, а от голоса Насти, завалившейся рядом, запустившей пальцы в мои волосы и задавшей правильным тоном правильный вопрос:
— Может, расскажешь, что тебя гнетет?
За два с небольшим месяца знакомства они с Джинг как-то умудрились врасти мне в душу, а Эрика, хоть и ощущалась «чуточку подальше», была без гнили и уже заслужила пусть не безграничное, но все-таки доверие. Так что я признался, что Борисыч заставил вспомнить первые месяцы жизни без родителей, закрыл глаза и начал описывать отдельные фрагменты того, что появлялось перед внутренним взором…
…Я иду вокруг порядком обшарпанного здания детского дома и чувствую себя приговоренным к смертной казни, поднимающимся на эшафот. Практически из каждого окна пятиэтажки на меня смотрят ее обитатели. И если во взглядах детей можно обнаружить весь спектр чувств, начиная от лютой ненависти и заканчивая искренним сочувствием, то взрослые взирают на меня с холодным равнодушием. Хотя, вне всякого сомнения, точно знают, куда и зачем я иду. В прошлой жизни — то есть, в той, в которой папа с мамой были еще живы, а я учился в самой обычной общеобразовательной школе Новокосино — эта картина взбесила бы меня до невозможности. И, вероятнее всего, сподобила вернуться обратно, чтобы высказать мужской половине преподавателей то, что я о них думаю. Но за последние восемь дней равнодушия взрослых было так много, что я даже не замедляю шаг — вразвалочку дохожу до заднего левого угла здания, пересекаю по диагонали относительно небольшой плац и вламываюсь в неухоженные заросли, которые должны считаться фруктовым садом.