Всадник рассвета
Шрифт:
– Что привело вас, чужеземцы, в нашу забытую богами страну? – грустно спросила Кассиопея.
– Неужели ты не узнаешь меня, Кассиопея? – спросил ее Геракл. – Ведь я сын Зевса!
– Да, я узнала тебя! – кивнула царица. – Но что это меняет для всех нас?
– Мне странны твои слова! – удивился первый герой Эллады. – Не так встречают у нас гостей, особенно если эти гости великие герои!
Я глянул на Геракла и не узнал нашего друга. Выпятив грудь колесом, он стоял важно и гордо, словно хозяева были ему чем-то обязаны.
– Не волнуйтесь, – махнула рукой Кассиопея. – Вам окажут
– Вас что-то угнетает? – спросил я участливо, но вместо ответа Кассиопея внезапно разрыдалась и скрылась в своем ветхом дворце.
Я оглянулся. Жители, и дотоле державшиеся поодаль, быстро расходились. К нам подошел лишь седобородый и лысый дед.
– Пойдемте, я размещу вас на отдых! – сказал он нам, отводя взгляд, и повел в стоявший неподалеку дом.
Расположившись там, умывшись, перекусив и немного отдохнув, мы начали дружно расспрашивать хозяина о причинах столь горестного состояния селения и его жителей. Тот немного поупрямился, а затем все же рассказал о здешних бедах.
Для себя я прежде всего выяснил, что эта Эфиопия не имеет ничего общего с Эфиопией, которая мне была с детства знакома по учебникам географии. В конце концов я все же уразумел, что эта Эфиопия – область, расположенная несколько западнее древней Эллады, где-то в районе позднейшей Испании или Франции.
Что касается угнетенного состояния “французских эфиопов”, то, как оказалось, дело было в том, что несколько лет назад рядом с селением объявилась некая рыба-чудовище, которой нужно было регулярно приносить жертву. Некоторое время горожане отделывались лошадьми да коровами, но затем прибыл Посейдон и потребовал исключительно человеческих жертв. Кассиопея пыталась протестовать, но, когда на селение обрушились страшные ураганы, сносившие крыши с домов и с корнем вырывавшие из земли целые сады, ей пришлось смириться. С тех пор ежемесячно кого-то приковывали здесь постоянно к прибрежной скале и ждали, когда всплывет жуткая рыба, чтобы отведать весьма любимой ею человечины.
– Что связывает Посейдона с этой рыбой?
– Кто ж его знает! – почесал дед свою загоревшую лысину. – Любит ее, наверное!
– Разве можно любить холодную и скользкую рыбу? – вздохнул Вакула.
– Кто-то влюбляется в ветреных богинь, а кто-то в склизких рыб! – назидательно пояснил Вакуле Вышата.
– Опять эта тина подкильная на нашем пути! – невольно вырвалось у меня.
– Вы о ком? – поднял брови старик.
– Да о Посейдоне! – с раздражением бросил я.
Хозяин с ужасом посмотрел на меня. Такого неуважительного отношения к всемогущему богу он еще не встречал.
– Ну а кто ныне висит на вашей скале? – поинтересовался Вакула, демонстративно отодвинувшись от сидевшего рядом воеводы.
– Дочь царицы Андромеда!
“Андромеда! Туманность Андромеды! Еще одно созвездие и старый фильм из далекого детства об отважных покорителях Вселенной и непознанных инопланетянах”.
Слушая плешивого старика, я никак не мог отделаться от мысли, что все это невероятно напоминает мне многочисленные сказки о храбрых принцах, спасающих прекрасных принцесс, отданных на съедение страшным чудищам. С принцессой, кажется, все было ясно.
– А красива ли эта девушка? – вновь проявил любопытство Вакула.
– Еще как! – поднял вверх палец старик и для убедительности причмокнул языком.
– Тогда чего же все мы здесь сидим? – вскочил на ноги Вакула. – Надо немедленно спасти эту несчастную!
“Ну вот теперь, кажется, все на самом деле, как в сказке. Принц, по крайней мере, уже объявился!” – не без улыбки сказал я сам себе.
Взяв оружие, мы дружно поспешили к морю. Я шел и размышлял над тем, почему известие о девушке так подействовало на Вакулу. Может быть, это попытка окончательно забыть будоражившую его сердце Афродиту, а может быть, наоборот, сердце нашего друга уже вполне свободно от прошлых переживаний и он мечтает о новой большой любви. Сам Вакула, торопясь, почти бежал впереди всех нас.
– Ишь, как наяривает! – ухмылялся Вышата, глядя на этакую прыть. – Небось, если бы бабка какая-нибудь на цепях висела, не скакал бы козликом, а за девицей так просто на крыльях летит!
На берегу мы увидели царицу Кассиопею. Она стояла над обрывом и горячо молилась, глядя в даль моря. Мы подошли к ней.
– Почему ты сразу не сказала нам о своей беде, царица? – обратился к ней Геракл.
Кассиопея повернула к нам заплаканное лицо:
– Здесь уже было немало героев, пытавшихся помочь нам, и судьба всех их была одинаковой!
– Это какой же? – протиснулся вперед Вакула, явно озабоченный проблемой.
– Все они стали пищей для подводного страшилища!
– И не таких лупливали! – выпятил грудь колесом не в меру расхрабрившийся Вакула.
– Незавидная судьба для героя кончить свои дни в рыбьем желудке! – усмехнулся я. – Но мы все равно попробуем вам помочь, тем более что здесь сразу четыре героя и, может быть, рыба нами подавится!
– Вы и вправду хотите помочь нам? – с недоверием прошептала Кассиопея.
– А почему бы и нет! – вновь возвысил свой голос Вакула.
– Тогда поспешим вниз к моей несчастной дочери! – заторопилась Кассиопея. – У нас очень мало времени! Рыба должна приплыть за жертвой именно сегодня! Наверное, это боги услышали мои молитвы и послали вас к нам на помощь! Я верю, что удача будет на вашей стороне, вы обязательно одолеете чудовище! Что касается меня, то я не пожалею за спасение дочери половины своего царства!
– Твоими устами бы, мать, да мед пить! – покачал головой Вакула. – Я обещаю вам, что постараюсь избавить от смерти вашу дочь без всякого царства!
“Пока все развивается в точном соответствии с законами сказочного жанра о принцессах и принцах! – подумалось мне. – Поглядим, как пойдет дело дальше! Ведь если мы победим, то Вакула почти обязан будет влюбиться в спасенную девицу!”
То и дело соскальзывая с узкой козьей тропы, мы спустились к подножию скалы. У самой воды к ней была прикована цепью совсем молодая девушка, показавшаяся мне весьма симпатичной, хотя и очень изнуренной. Дочь царицы, видимо, висела на цепи уже достаточно давно, так как сильно обгорела на солнце и пребывала в полуобморочном состоянии. Увидев это, я невольно повернулся к Кассиопее: