Всадники
Шрифт:
Назарка оказался покладистым. Он умел найти себе забаву и не скучать. Утром, как только солнце осушало росу на траве и кустах, Севка выносил Назарку к реке, умывал ему лицо, сажал на теплый песок отлогого берега под ракитовый куст, вычерчивал палкой большой круг на песке и приказывал:
– За этот круг не заползать! Если выползешь, сразу отнесу домой.
И ему здесь было неплохо, в этом кругу. Сперва ложился на живот и долго смотрел на речной перекат, слушал шелест воды, любовался мокрыми камешками-голышами, которые сверкали и запускали во все стороны солнечных зайчиков. Потом переворачивался на спину. Над
Когда надоедало лежать, он ловил руками нависшие ракитовые ветки и вставал на ноги. Плохо держали его ноги, да еще здесь, на песке. Но уж очень нравилось ему ходить. Пыхтит от натуги, надувает щеки, но ходит, держась за гибкую ветку: вперед-назад, как привязанный.
Прибегал Севка, хвалил Назарку, что не скучает, и особенно за то, что учится ходить.
– Скоро ты у меня побежишь!
– обещал Севка.
– Песок - он полезный.
Обедали тут же, на берегу. В черном закоптелом котелке варили на костре густой картофельный суп, заправляли его салом и с наслаждением хлебали деревянными ложками. С дымком был тот суп, случалось, задувало в него и пепел, но от этого было только вкуснее.
А когда удавалось наловить рыбы, Порфирий собственноручно варил уху. Засыпав в котел соли, крошеного луку да каких-то пахучих кореньев и листьев, мельник тщательно вымешивал варево деревянной ложкой, подмигивая Севке и Назарке, которые с нетерпением вдыхали аромат и глотали слюнки. Любил он в такую минуту пошутить.
– Слыхал я, что ты, Назар, говорить выучился. Правда ли?
– спрашивал Порфирий.
– Правда!
– отвечал польщенный Назарка.
– А если правда, то не придется тебе уху хлебать.
– Это почему же, дядя Порфирий?
– с обидой спрашивал Севка.
– Потому что уха - штука непомерно вкусная. Если у кого неокрепший язык - враз проглотит! Даже и не заметит.
Севка смеялся. А Назарка и впрямь беспокоился, как бы ему не остаться без языка. Чем же тогда разговаривать?
Давно ли Севка мечтал быть сытым? И вот сбылось, как мечталось. Живи и радуйся!
Но радости почему-то не было. Словно добыл он себе эту сытую жизнь какими-то неверными путями, словно он перед кем-то виноват.
Неужели из-за того, что прихвастнул ранением перед комендантом в Вятке? Так не по своей же охоте прихвастнул!
И вспомнил Севка, как выписывался из госпиталя. Дяде Мирону и другим было тогда вроде неловко, что остаются...
А он и не на фронт вовсе, он в Гусаки!
Глава XI
ЗИНА
Была уже середина лета. Однажды под вечер Севка стоял на мосту и, свесившись через перила, рассматривал свое отражение в воде. Неужели это он, тот самый мальчишка, который любил запустить в небо змея, забраться в чужой сад, насолить своей бабке? Нет, это уже не тот мальчишка! Эскадрон, госпиталь, железная дорога, служба на мельнице переметили его своими метками, и от прежнего Севки немного осталось. Повстречай его сейчас Венька Парамонов - нипочем не узнал бы!
По взгорку поднимался кто-то незнакомый...
– Зина!
Да, это была Зина, но какая-то новая, не такая, как прежде. Отросшие светло-русые волосы свернулись в крупные кольца, на лицо лег ровный загар. Только глаза были прежние - большие и лучистые. Да еще походка. По походке Севка ее и узнал.
– Здравствуй! Как же ты нашла?
– Вот еще!
– засмеялась Зина.
– В Сибири каждый мужик на триста верст в округе всех по именам знает. Нашла на базаре попутную подводу и приехала в твои Гусаки. Елена Ивановна тебе кланяется. Твое письмо очень хвалила. Умное, говорит, и обстоятельное.
– Правда? Неужели так и сказала?
– Так и сказала.
– Я рад, если так, - признался Севка.
– Елену Ивановну я очень уважаю. Справедливая и образованная, не нам чета.
С приездом Зины Севка стал чаще наведываться к хозяину: беспокоился, что ей на первых порах будет трудно, ведь не знает человек крестьянской работы.
Пришел однажды под вечер проведать и не узнал старого хозяйского дома: окна вымыты, крашеные полы такие чистые, что на них боязно ступить. В кухне, над загнеткой печи, недавно еще гудели рои ленивых, сытых мух, а теперь их и в помине нет. Старый Турбай и тот словно помолодел, стал веселее.
– Как ты тут?
– спросил Севка, выйдя вслед за Зиной во двор.
– Не обижает Степанида?
– Ой, Сева, и смех и грех! Я же тебе говорила, что ничегошеньки не умею...
– Вот так не умеешь!
– возразил Севка.
– Чистоту навела любо-дорого!
– Что там чистоту! Видел бы ты, как я коров доила. Оказывается, корову надо доить всегда с одной стороны, с правого бока. А я не знала. Половину выдоила, а дальше не с руки. Перешла на другую сторону. Корова пыхтит, смотрит на меня, как на дуру. Потом трах ногой - и все молоко в навоз! На беду и Степанида куда-то подевалась. То все присматривала за мной, а тут нет ее. Наконец приходит. Я стою с пустым подойником и реву. "Что стряслось?" - спрашивает. "Лягается!
– отвечаю.
– Я на ту сторону зашла, а она как поддаст!.." Степанида расхохоталась, дразнит: "На ту сторону! Чучело гороховое, ты что, коровы не видела?"
– Это пустяки, - сказал Севка.
– Подумаешь, один-то раз... А хозяин узнал?
– Не узнал. Степанида приказала: "Молчок про молоко! А то влетит нам с тобой от старого коршуна". Так и сошло.
Первое время у Зины все получалось шиворот-навыворот. Степанида то смеялась над ней, то сердилась. Начнет Зина печь растапливать - забудет трубу открыть. Примется картошку чистить - всю изведет на шелуху.
– И откуда ты такая неумелая?
– разводит руками Степанида.
– Как же это мать не научила?
– Меня другому учили.
– Чему же?
– На рояле играть, вышивать по канве, по-французски разговаривать...
– Чудеса!
– дивилась Степанида.
– Ну вышивать - это еще так-сяк. А на этом... как его... на лояре для чего? Или по-французскому?.. Нешто по-русски нельзя?
– Не знаю, тетя Степанида. Отец с матерью велели, я и слушалась. Выходит, не тому учили.
Степанида щурила глаза и недоверчиво качала головой:
– Сына учили тому, Севку, то есть, а дочку не тому. Это как понимать?