Всадники
Шрифт:
– Как же ты меня не узнал? Сережку Гаврилова! Вестового! Неужели забыл?
Нахмурился Севка. Вестовым командира был молодой парень, а этот...
– Так я ж тогда безусый ходил!
– объяснил Гаврилов.
– Ну и, опять же, время прошло. Выходит, постарел.
И ничуть он не постарел, это все из-за усов. Тот самый Гаврилов!
– Как там в эскадроне, дядя Сергей?
– весь засветился от радости Севка.
– В эскадроне-то не надо лучше, да меня вот списали по чистой, грустно улыбнулся Гаврилов.
– И ранка-то пустяковая - в мякоть.
– А где сейчас эскадрон? Не удалось мне его догнать. Зато будущим летом, как получу расчет...
– Не торопись!
– перебил Гаврилов.
– Знаешь, что мне на прощанье командир сказал? Что эскадрону, мол, на фронте скоро и делать станет нечего. Иди, говорит, домой, Серега, там тоже дело найдется. Советской власти верные люди всюду нужны.
– Живой, значит, командир! А комиссар?
– Живой!
– кивнул Гаврилов.
– Этот Касаткин как заговоренный: в самое пекло лезет - и хоть бы царапина. Командира за это время уже два раза пули дырявили да шашкой в конной атаке какой-то офицерик маленько достал. Но, слава богу, обошлось. Опять Ребров в строю на своем Бурьяне.
– А дядя Федор?
– Это какой?
– Дроздов. Пулеметчик...
– Дроздов? Нету Федора Дроздова! Давно нет! Еще в России сложил голову... Кабы не Федор, то и нам бы с тобой сейчас не разговаривать. На верную смерть пошел, а эскадрон выручил.
Замолк Севка. Как это нет Дроздова? Вот он стоит перед глазами живой. В застиранной гимнастерке, с портупеей шашки через плечо!.. "Крепись, Савостьян... поклон от эскадрона..." А полушубок? Ведь Севка его дяде Федору вез...
В середине дня Гаврилов уехал с завозчиком. Обнял на прощанье Севку, приказал безотлагательно написать командиру и без его ответа никуда с места не трогаться.
– Может статься, не в ту сторону кинешься догонять, - предупредил Сергей.
Час спустя на мельницу ввалилась запыхавшаяся Зина. Голова по самые брови закутана в платок, на ногах растоптанные Степанидины валенки. Но лицо сияет, как ясное солнышко.
– Случилось что?
– удивился Севка ее неожиданному приходу.
– Случилось!
– загадочно ответила Зина...
– Говори скорей, не тяни!
– Ух, раскричался! Вот теперь и не скажу, - с деланной обидой упрекнула Зина.
– Я ему привет принесла, кучу новостей, а он...
– Письмо от Клавы?
– не утерпел Севка.
– От мамы!
– Что-о?
– То-о! От самой Веры Константиновны, моей мамочки. Вот!
– Зина выхватила из-за пазухи письмо, поцеловала его и отдала Севке.
– Читай, оно и тебе тоже.
Зинина мать за время странствий натерпелась лиха. Ее начисто обокрали в поезде, забрали предназначенные для обмена вещи. Скиталась по деревням Поволжья в надежде заработать на обратную дорогу. Одежонка плохая, а обувь и того хуже - подвязанные веревками туфли. Поморозила ноги, свалилась в какой-то деревне. Спасибо, тамошняя учительница не дала пропасть приютила. Лечиться негде и нечем, есть нечего. На письма, которые посылала
Кое-как встала на ноги, пошла. От деревни к деревне. Кому из шинели пальто скроит или тужурку, кому перелицует старый пиджак. Ребятишкам шила френчики и штаны из военных палаток. Тем и спаслась.
"...В Москве, на Якиманке, - писала Вера Константиновна, - застала лишь пыль, запустение да свои нераспечатанные письма. Как просунул их почтальон в прорезь двери, так и валялись на полу в передней.
Я - к знакомым, к дворникам, в милицию - только руками разводят. Надоумили поискать в детских приютах. Вот тут и напала на Клавин след. А спустя полмесяца уже читала ее письмо! Из него-то и узнала про тебя, Зина, и про Севу.
Вот что, дети, - продолжал читать Севка, - настало время собраться нам всем вместе. Клава уже здесь, в Москве, шлет вам привет. Комсомол послал ее на борьбу с детской беспризорностью. Хвасталась, что на каком-то совещании удалось повидать товарищей Крупскую и Дзержинского.
Теперь очередь за вами. Поскитались - и хватит. Сева будет жить у нас. Здесь, правда, пока еще голодновато, но зато все под одной крышей. Мы с Клавой приготовили денег вам на дорогу и сегодня же вышлем.
Обнимаю и целую вас.
Мама".
Прочитал Севка письмо, вспомнил Клаву. "Вот счастливая! порадовался.
– И мать, и сестра нашлись".
– Ты что, глухонемой?
– торопит Зина.
– Скажи что-нибудь.
А что сказать, если Севка не отработал еще свой долг хозяину и из Гусаков ему до будущего лета - никуда. Аж до самого петрова дня.
– Не горит, - промямлил он.
– Надо же обдумать...
– Ха! Значит, мама не обдумала?
– А эскадрон?
– напомнил Севка.
– Так он же неизвестно где.
– Известно!
И Севка рассказал про свою встречу с Сергеем Гавриловым, который велел сидеть здесь, ждать приказа.
Зина капризно надула губы, отвернулась. Она-то надеялась обрадовать...
– Поедешь одна, - сочувственно сказал Севка, - объяснишь матери и Клаве: мол, и рад бы, да не могу пока.
– Не поеду!
– Почему?
– Он еще спрашивает!
– удивилась Зина.
– Скажи, ты почему сейчас не в эскадроне, а в Гусаках?
– Что ж, мне было бросить тебя в Тюмени?
– Во! И мне не бросить. Понял теперь?
– Сравнила!
– не сдался Севка.
– Так я ж здоровый. Небось раненого никто не бросил. У Клавы спроси, если сама не знаешь.
Не привыкла Зина уступать в споре, но и возразить ей больше нечего. Выхватила у Севки письмо, нахлобучила ему шапку на самые глаза, сказала примирительно:
– Тебя не переспоришь, шит колпак!
Глава XIII
ТРУДНЫЕ СЛОВА
Бредет Зина с мельницы, новыми глазами разглядывает Гусаки. Это уже не ее село! Чужие стынут на морозе плетни да колодезные журавли, чужие глядят на улицу заиндевелыми, словно бельмастыми, окнами дома. За каждым окном своя жизнь, но она не касается Зины, которой предстоит теперь и не здесь, и не так жить.