Всадники
Шрифт:
Все вроде правильно. Если учесть, почем на базаре хлеб, выходило, что Севка зарабатывает только-только себе на пропитание. Сколько ж ему сидеть в Гусаках?
Заводить разговор с хозяином Севка постеснялся. Намекнул как-то Порфирию, а тот лишь хмыкнул в ответ:
– Егор хитрее сатаны. Думаешь, пожалел тебя, когда заплатил вперед? Этот жалельщик знай кругом себя силки расставляет.
Но все же решил Порфирий прощупать хозяина и спросил при случае напрямик:
– Сколько тебе Савостьян задолжал?
Тот глянул косо, помолчал.
–
– Пропадут денежки, так мои.
– Твои не пропадут! Не такой ты, чтоб щвыряться... А хлопец должон знать свой срок. Сам не назначишь, гляди, как бы волостной комиссар заместо тебя не постарался.
"Во-он какой разговор!
– подумал Егор Лукич, закипая.
– Да я б эту комиссарскую власть..." Но сдержался, не показал мельнику своей бессильной ярости. Лишь недобро усмехнулся, пообещал:
– Назначу срок, как же без этого? Только уж не тебе, старый мухомор, об том стану докладывать.
И назначил. Утречком, когда Севке осталось вскинуть на спину торбу с продуктами и бежать на мельницу, Егор Лукич неожиданно зазвал его в свою светелку.
– Развяжи-ка, - приказал.
– Хочу полюбопытствовать, справно ли кормятся у меня работники.
Достал буханку хлеба, примял пальцем - не черствая ли? Выкатил себе на колени тугой кочан капусты. Развернул из тряпицы кусок сала, понюхал, подкинул на ладони, как бы взвешивая.
– Не обижает харчами Степанида? Не жмотничает?
– Что вы!
– удивился Севка.
– Во как сыты!
– провел он ребром ладони на уровне рта.
Довольный Егор Лукич собственноручно уложил в торбу продукты, завязал, приступил к разговору.
– Скажи мне, Савостьян, какая по нынешним временам в нашем обиходе самая дорогая вещь?
– Н-не знаю, - запнулся Севка.
– Может, мельница...
– Мельница? Не угадал. Та хоть зерном кормится, зато отдает мукой. Есть, брат, особая мельница: сколько в нее добра ни пихай - никакой отдачи! Не догадался?
– Нет.
– Брюхо - вот какая вещь! Ты прикинь-ка. Если по базарным ценам, так оно, считай, и не золотое даже, а брильянтовое.
Смекнул Севка, что поторопился расхваливать хозяйские харчи. Но не хаять же их теперь.
– Это я к тому, - продолжал хозяин, - чтоб без обиды назначить тебе срок службы. По-твоему, когда мы должны стать квиты?
– Не знаю!
– пожал плечами Севка.
– А я знаю, подсчитал. Если взять в расчет, что сестренка твоя покамест еще своих харчей не оправдывает, - будем квиты не раньше петрова дня. Останется за тобой какая-то безделица, да уж ладно - для ровного счету петров день!
"Петров!
– подумал Севка.
– Вся зима пройдет и половина будущего лета".
Закинул за плечи котомку, молча вышел за дверь. Что ж поделать, когда у хозяина брильянтовые харчи!
С наступлением зимы воды в Крапивне поубавилось. Случалось, завозчики, особенно дальние, жили на мельнице по три, по четыре дня дожидались очереди.
В завозчицкой избе было не продохнуть от духоты и самосадного
Один завозчик уверял, что слыхал в Тобольске от верного человека, будто семеновцев выбили из Читы и Советская власть утвердилась сквозь по всему Забайкалью.
Другой божился, что это сущая брехня, что атаман Семенов, слава богу, жив-здоров и к весне обещался быть со своим войском в Иркутске.
Севка в разговоры не встревал, но, как говорится, мотал на ус, понимал, почему одни лютуют на Советскую власть и нахваливают Семенова, а другие ждут не дождутся, когда этому атаману придет конец. Сам он твердо знал, какую сторону держать.
Вместе с продуктами принес как-то Севка в торбе книжку. Толстая, в зеленом коленкоровом переплете, а корешок и уголки кожаные. Зина раскопала на чердаке сундучок с книгами хозяйского сына-гимназиста, и Севке приглянулась эта, с непонятным словом "Гоголь", вдавленным в корешок.
Вечером Севка примостился в углу под лампой и, шевеля губами, начал читать.
Среди завозчиков шел спор. Старый мужик Данила Свинарев стоял возле стола спиной к Севке и, осердясь, кричал:
– Ты, Кузьма, не сепети, а послушай-ка. У них это называется разверстка, а по-нашему - разбой. Ввалились ко мне двое с винтовками. А с ними за понятого наш деревенский Тришка. Есть у нас такой хозяин - одна заплата на другой. Хороший-то мужик разве на грабеж пойдет? И вот кричат мне: "Даешь хлеб!" А какой у меня хлеб? "Нате, - говорю, - ключи от амбара". Думал, посовестятся, да, видно, не таковские. Сгребли ключи - и в амбар. А там ни зерна! Тришка стоит, зенками ворочает. А те ему: "Олух ты царя небесного!"
– Выходит, припрятал хлебушко, - кольнул Данилу глазами тощий, побитый оспой Кузьма.
– Что ты, какой хлеб?
– Врешь, борода! А что ж ты привез молоть на пароконной подводе? Или соседи дали на бедность?
Данила не ожидал такого оборота. Скользнул глазами по завозчикам, выискивая, не поддакнет ли ему кто. И в эту минуту у него за спиной захохотал Севка.
Вздрогнул Данила, крутнулся волчком. Разинул рот и не знает, что сказать. Онемел!
А Севка припал к книжке и знай заливается.
– Негоже так, - пробасил Порфирий.
– Данила в прадеды тебе годится.
– А я вовсе и не над дедом Данилой, - поднял глаза Севка.
– Это в книжке такое напечатано! Тетка Солоха своих кавалеров - в мешок. Дьяка под низ, сверху Чуба. А тут еще и третий стучится в сенях.
– Что за тетка Солоха? Какой Чуб?
– спросил Порфирий.
– Да здесь же!
– ткнул Севка в страницу.
– Почитать? Обхохочетесь.
Порфирий оглянулся:
– Как, мужики? Чем зря языками молоть, может, послушаем, про что умные люди в книгах пишут.