Всадники
Шрифт:
Мальчик не спускал с Уроса любопытных глаз. Но и он так же, как и его отец, был молчалив и сдержан. Когда Урос напился, Кадир уселся на землю возле лампы, не говоря ни слова.
— Ты видел моих слуг? — наконец прервал молчание Урос.
— Да, — ответил Кадир и улыбнулся, — и твоего мула тоже. Большой и сильный. Но знаешь, — продолжал он, оживившись, — вот твой конь, это что-то! Как бы мне хотелось, чтобы у меня был такой! Даже под коркой грязи видно с первого взгляда, что это за конь!
Тут он осекся и замолчал. Он обещал отцу не разговаривать с больным. Но тот спросил
— Что они говорили?
— Что они падают от усталости и голода. Сейчас они, должно быть, спят в большой палатке.
— Ну, хорошо тогда… — пробормотал Урос.
Его голова отяжелела, тело словно налилось свинцом, тягучая усталость тянула его куда-то вниз, ему мучительно захотелось спать, но что-то подсказывало ему, что не здоровый и освежающий сон подкарауливает его, а опасное забытье на грани жизни и смерти.
«Это яд моей раны, — понял Урос. — Мне нельзя засыпать… нельзя…»
Но веки сами опускались на глаза… мысли потекли все медленнее и ленивей, и очень скоро все ему стало почти безразлично: жизнь… смерть… поражения… победы…
Урос открыл глаза еще раз.
— Кадир, — хриплым шепотом позвал он мальчика. — Поверни фитиль… Пусть горит сильнее. Поставь лампу прямо перед моими глазами и позови сюда твоего отца.
Месрор пришел немедленно. Урос видел его расплывчато, глаза слезились, он не отрывал взгляда от яркого огонька под стеклянным колпаком.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил глава пастухов.
— Осмотри мою ногу, — прошептал Урос.
— Я ее уже видел.
— И что ты скажешь?
Месрор бросил еще один взгляд на черную, гниющую рану и острия костей торчащие из нее, и ответил:
— Если ты хочешь жить, если ты хочешь увидеть рассвет, то ты должен расстаться со своей ногой еще сегодня.
— Ты сможешь это сделать? — помедлив мгновение, спросил Урос.
Месрор потер в задумчивости лоб:
— Я резал ноги многим животным, и думаю, что сумею это сделать и человеку.
— Никто не должен об этом знать.
— Только я и мой сын. За него я ручаюсь, — произнес Месрор тихо.
— Когда же? Прямо сейчас?
— Нет, — возразил Месрор. — Я должен быть уверен, что в другой палатке уже все заснули.
— Хорошо. Забери лампу прочь.
Огонь лампы стоявшей позади седла, давал слабый, светло-желтый свет и Урос добровольно упал в темноту, которая атаковала все его чувства. Время от времени, откуда-то с границы сознания, до него доходили неясные звуки и запахи: звон металла, запах жира, таинственные шорохи. Вдруг что-то дернуло его наверх из черного тумана: потоки холодной воды.
Яркий и резкий свет пробудил его окончательно…
Сжимая руками плеть и нож, Урос не понимая таращился на лампу, которую держали прямо перед его глазами. Месрор наклонился над ним. Урос провел рукой по лицу: оно было мокрое.
— Мне пришлось облить тебя водой, — сказал Месрор, беспокойно вглядываясь Уросу в глаза, — ты уже не мог проснуться сам.
Урос закрыл глаза. Открыл их снова. Кадир стоял позади его изголовья и рвал чистую рубаху на длинные лоскуты, у его ног дымился пузатый котел, поставленный
Его голова бессильно откинулась на седло, он скрестил на груди руки и сказал:
— Именем пророка, я готов.
— Еще нет, — возразил Месрор.
Он порылся в карманах и вытащил длинный и тонкий, но прочный шнур.
— Мне придется тебя связать.
Урос снова вцепился в свое оружие, рванулся вперед и выдавил сквозь сжатые зубы:
— Никто… никогда… клянусь.
— Кадир, сколько крепких пастухов обычно держат овцу, если ей отрезают ногу? — спокойно спросил Месрор у своего сына.
— Самое меньшее двое, — ответил ребенок.
— Но я же не животное!
— Именно поэтому я не допущу никакого риска, — ответил ему Месрор твердо и посмотрел на него сверху вниз. Взгляд его был непреклонен.
«Его не поколебать». Еще раз взглянул Урос на шнур, затем на покрытые гноем кости… прошептал:
— Вот этого я тебе никогда не прощу, — и протянул руки Месрору.
— Нет, не так, — покачал головой последний.
Он завел руки Уроса за спину, связал их, провел веревку дальше, согнув его здоровую ногу в колене набросил на нее несколько витков, и наконец закрепил шнур тугим, замысловатым узлом. Урос потерял способность двигаться.
Месрор снял с него тюрбан и засунул его Уросу в рот как кляп. Тот не обратил на это особого внимания, он сосредоточился и приготовился к тому, чтобы любую боль перенести стойко и внешне равнодушно.
Но то, что случилось потом, произошло так быстро, что у него не оказалось времени на дальнейшие размышления.
Месрор опустился на колени и, обхватив левой рукой его ногу выше перелома, прижал ее к земле плотно, как только мог. Кадир встал рядом и, подняв лампу над собой, протянул отцу топорик. В ярком свете лампы и его игре на ткани палатки, Урос увидел быстро взлетевшие и опустившиеся тени, что отбрасывала холодная сталь. Но он чувствовал боль слабо, словно издалека. Шок и быстрота, с которой Месрор провел эту операцию, сделали его почти нечувствительным. Теперь Месрор отложил топорик и взял в руки нож. До того, как Урос смог уразуметь смысл его движений, тот уже отрезал ступню и часть сгнившей плоти, после чего отбросил их в сторону.
«Уже все? Зачем же нужно было связывать меня? К чему было это унижение?» — пронеслось в голове у Уроса. Но в ту же секунду он потерял всякую власть над собой. Месрор поднял его ногу повыше и Кадир наклонил над ней котел. И когда обожженная кожа зашипела, распространяя отвратительный запах. — Урос дернулся с нечеловеческой силой и выгнулся, пытаясь сбросить с себя колено Месрора, которое прижимало его к земле. Топор, нож, — ко всему этому он был готов, но всей его воли не хватило, чтобы выстоять против кипящего жира, текущего по его окровавленной культе. Но чем сильнее он выгибался, тем глубже врезались в тело петли веревки. Вновь и вновь Месрор поливал свежую рану новой порцией жира из котла, и Урос сдался, вцепившись зубами в кляп он закричал от боли, и кричал снова, снова и снова.