Всадники
Шрифт:
Он попытался согнуть колено. Выше места отсечения, мышцы подчинялись с трудом. Он сгибал и разгибал ногу, пока сустав не приобрел прежнюю подвижность. Упершись руками в пол, он встал, балансируя на здоровой ноге, посмотрел на свою укороченную ногу, и резко прыгнул вперед. Получилось. Еще один прыжок. И еще один — пока он не обскакал таким образом всю палатку. С каждой новой попыткой его движения становились все легче, все быстрее. Он был счастлив. Он снова был сам себе господин, ни от кого независимый и сильный.
К палатке приближался Кадир, насвистывая
Вошедший Кадир взглянул на него и раскрыл от удивления рот:
— Вот это да! Клянусь тебе, тебя просто не узнать! Ты словно заново родился!
— Пусть услышит тебя Аллах, — тихо ответил Урос.
Кадир поставил казанок с едой на горячие угли, повернулся и продолжил:
— А я вижу, что ты очень рад! Конечно, ведь теперь ты сможешь вернуться домой!
Урос так и застыл, смотря в пустоту перед собой. Да, конечно. Теперь он может, теперь он должен будет покинуть эти места. Всего пару часов езды отделяют его от дома и ничего особого уже не произойдет. Там его ждут другие чавандозы. А с ними и Турсен. После долгого, отчаянного и, как оказалось, бесполезного путешествия, он все же вернется домой. Вернется разбитый и искалеченный. С какой радостью он прыгал по палатке. Жалкий идиот! Он представил: вот, он приезжает домой, прижимая обрубок ноги к боку лошади, и Турсен смотрит на него своими золотистыми, пронзительными глазами так, что лучше сразу же провалиться сквозь землю.
Но еще маленькая надежда оставалась у него: Джехол. Он ничего о нем не знал. А вдруг жеребец после долгого пути заболел, или еще что…
Кадир снял казанок с огня и поставил перед Уросом:
— Чувствуешь, как вкусно пахнет?
— Я не хочу есть.
— Просто ты съел очень много, поэтому. А я вот проголодался, — ответил Кадир и взял из казанка большой кусок мяса.
Дождавшись, когда мальчик наелся, Урос нетерпеливо приказал:
— Иди и приведи сюда моего коня.
— Твоего коня? Ах, конечно, ты хочешь его осмотреть, прежде чем поедешь домой?
— Да иди же, — буркнул Урос.
С первого взгляда на Джехола он понял, что его надежды не оправдались.
Конь стоял перед ним: сильный, красивый, мощный.
«Он тоже словно заново родился» — с разочарованием подумал Урос, проводя рукой по его мускулистой груди и ногам.
— Тут ни у кого не было времени, чтобы помыть твоего коня. Даже твой саис этого не сделал, он же вместе с нашими на пастбище, — объяснял Кадир. — Если ты хочешь, то я могу… ой, разреши мне! Такая честь… такой красивый конь!
— Нет! — грубо рыкнул Урос, и в голосе у него зазвучала боль.
Блестящий, вычищенный Джехол, а на спине у него бородатый, обросший, грязный калека в разорванном чапане.
— Нет! — повторил он снова.
Ребенок посмотрел на него с непониманием и обидой. С чего вдруг такой резкий тон? Не успел он хорошенько
— Привяжи его возле палатки и приходи сюда сегодня вечером вместе со своим отцом. Мне нужно кое-что обдумать.
— Ты будешь думать до самого вечера? — невинно спросил мальчик.
Но мужчина ничего не ответил на это.
Табуны пригнали назад. Наступила ночь. Кадир, высоко подняв над головой лампу, вошел в палатку в сопровождении отца. Урос сидел на полу, скрестив ноги.
— Здравствуй, — сказал ему Месрор. — Ну, что ж, ты человек удивительной силы духа. Позволь мне в последний раз осмотреть твою ногу и сменить повязку на ней. Потом ты можешь быть спокоен долгое время.
Урос послушно выставил свою культю. Месрор обмотал ее новой тканью, которую заблаговременно окунул в какую-то мазь. Урос поблагодарил его в самых изысканных выражениях.
— Кадир принесет тебе еду и разожжет огонь. Надеюсь, ты выспишься и проведешь хорошую ночь.
— Безусловно, — согласился Урос, — самую лучшую.
Когда Кадир сделал все, что наказал ему отец, Урос отослал его со словами:
— Ты мне больше не нужен. Но позови сюда моего саиса.
— Тебе очень повезло с ним, — воскликнул Кадир. — Он сильный, хороший и открытый человек. Всем он здесь понравился.
— Правда? — ответил Урос, криво улыбнувшись. — Неужели?
Лампа, стоящая позади седла, на котором покоилась голова Уроса, горела очень слабо. В ее свете Мокки разглядел человека: он был накрыт кучей одеял, а на лице, закрытом концом тюрбана, можно было узнать только глаза, которые блестели, отражая неверный свет лампы.
«Совсем, видно, плох. Это от лихорадки» — решил Мокки.
Он наклонился пониже, чтобы разобрать тихий, срывающийся шепот своего господина.
— Не могу… ехать… дальше… смерть… скоро… возьми Джехола… скачи… Турсену… дай ему знать…
— Ты хочешь, чтобы я прямо этой ночью…
— Сейчас же… — пробормотал Урос, слабо поднял дрожащую руку, призывая саиса к молчанию, и бесцветным голосом продолжал. — Сейчас же… может быть… поздно…
Его рука неуверенно и слабо заерзала под рубашкой, зашелестело, хрустнуло… и он протянул Мокки большую купюру.
— Вот… на дорогу… — прошептал он.
И рука безвольно упала вдоль туловища.
Мокки лихорадочно соображал. Мысли в голове мешались. Что сделать? Вот — все деньги лежат перед ним, нужно только протянуть руку. Но в палатке рядом еще не все заснули, а если умирающий закричит из последних сил, что тогда? Задушить его? Ах, как бы не вошел Кадир… Или Месрор… Все тогда вскроется. Нет, Мокки не мог решить такую сложную головоломку самостоятельно.