Все будет хорошо
Шрифт:
— Я не обижаюсь, — сказал директор. — Видимо, я плохой руководитель, если не оценил вас.
— Да, — сокрушенно вздохнул толстяк. — Вы не плохой, вы молодой еще, неопытный, горячий. Вам трудно будет. Вы обижаете людей и сами не замечаете, что обижаете. Ведь правда?
Азим Рахимович не ответил, он просто взял заявление и написал: «Не возражаю».
— Мне последнее время не удается то, что всегда удавалось. Судите сами. Строительство базы отдыха перенесено на следующий финансовый год. А ведь я предупреждал. Магазин нам тоже не разрешают. — Аляутдин Сафарович взял из рук директора свое заявление, прочитал резолюцию.
— Допишите, пожалуйста, еще, что в порядке перевода.
— Это не я
— В президиуме согласовано.
— Тем более.
Азим Рахимович проводил бывшего своего заместителя до приемной. При Мире Давыдовне еще раз пожал руку, пожелал успехов на новом поприще. Не одна лишь обязательная вежливость двигала им, но какое-то чувство собственной вины или, по меньшей мере, возможной неправоты. Толстяк старался, не ленился, сделал много, и можно ли было так проявлять к нему свое отношение, можно ли было говорить «работайте честно»? А как будет работать новый зам?
— Когда у вас был Аляутдин Сафарович, звонил Бахвалов, — доложила Мира Давыдовна. — Просил соединить, хочет о чем-то посоветоваться.
— Спасибо, — от души поблагодарил директор, и секретарша вскинула на него удивленные глаза. — Это очень кстати.
Без пиджака, что он позволял себе крайне редко, директор направился в шестую лабораторию.
Амин, Сергей и Бахтияр горячо спорили о данных самого последнего эксперимента. Результат оказался настолько странным, что определить, положительный он или отрицательный, сейчас никто не мог. Сергей Бахвалов как руководитель темы выглядел явно растерянным, ходил по комнате, время от времени поддергивая джинсы. Он взял со стола несколько листков и протянул директору.
— Вот, Азим Рахимович. Из-за этого я и звонил вам. Мне кажется, тут наврали химики или неверно составлена программа.
Было приятно, что к нему бегут сразу, как к спасителю и провидцу. Могли бы, конечно, подумать с неделю, доложить с предположениями, а они спешат сообщить о неудаче, потому что верят в его способность все решить тут же.
Азим Рахимович пробежал изложенный на трех страницах отчет и убедился в том, что появление неожиданных элементов в пробной выплавке объяснить в данный момент не может и он.
Директор сел за стол и задумался. Все затихли. Думал он долго — минут двадцать, один только раз отвлекся, вспомнив о сердце, удивился про себя, что оно не болит, будто и не болело даже, и вновь углубился в формулы и вычисления. Первая мысль об ошибке, незамеченной молодыми людьми, не подтверждалась. Следовало думать о чистоте эксперимента, о свойствах тигля, в котором велась плавка. Сергей Бахвалов из-за плеча следил за тем, в каких местах текста останавливался Азим Рахимович.
— Металлурги мы молодые, — сказал Сергей. — Вот что! Знаете, как писала одна молодежная газета о доменщиках, — «Ваша сила в ваших плавках».
Директор не понял двусмысленности. Или не хотел шутить.
— Завтра начнем эксперимент по этой же программе, — сказал он. — Я буду с вами от начала до конца. Но если возникнут конкретные соображения по режиму или объяснение происшедшего, можете звонить мне домой до половины двенадцатого.
Он вернулся в кабинет и еще раз с удовольствием отметил, что боль слева исчезла, пальцы слушались. Велика сила динамического стереотипа, решил он. Надо больше заниматься своим собственным делом — физикой, надо всячески избегать всего, что создает психологические нагрузки. Он отлично помнил, почему между защитой докторской и ее утверждением в ВАКе у него случился сердечный приступ. Он был уже старшим научным и его попросили дать отзыв о работе соседнего отдела. Отзыв требовало большое руководство, Азим Рахимович около месяца проверял соседей и написал все, что думал. Один из его недавних оппонентов пригласил тогда
Муршиды не было рядом, она уехала в Маргилан к дочерям, жившим с ее родителями. Отсутствие супруги радовало его, на ее глазах кривить душой было бы еще тягостнее. Он лежал на берегу реки в стороне от шумного пляжа, где отдыхающие группировались по возрастам.
Плавал Азим Рахимович не слишком хорошо, однако до середины реки обычно добирался и возвращался с чувством маленькой победы. В тот день он решил переплыть реку, отдохнуть на противоположном столь же пологом и зеленом берегу.
Он шагнул в воду и стал не спеша набирать скорость. Метров тридцать отделяло его от удаляющегося берега, когда он почувствовал свое сердце. Он не сразу тогда понял, что это сердце. Боль начиналась где-то в середине живота, подступала к горлу, и такая пришла слабость, что он не мог перевернуться на спину, чтобы отдохнуть.
Он повернул обратно и утонул бы, конечно, но когда вовсе изнемог в борьбе с болью и пошел ко дну, ноги ощутили нежный речной ил.
Тут он пожалел, что жены не было рядом, обращаться в поликлинику не хотелось.
Ночь протерпел кое-как. Это была еще одна очень плохая ночь вдобавок к тем, которые он потратил на переделывание отзыва. Тогда-то и пришло понимание того, как дорого стоит насилие над собственной совестью. Тогда-то он и дозрел до мысли, которую, наверняка, человечество знало задолго до появления профессиональных философов и моралистов. Бесчестность губительна для честного человека, а для бесчестного, быть может, губительна честность. Позже сформулировал он пережитое для себя иначе, объяснил это невозможностью ломать стереотип.
Он сдал первый вариант отзыва, и — удивительное дело — все неприятности, которые предрекал ему старший и опытный товарищ, оказались ничтожными в сравнении с тем, что он пережил, ломая себя.
«Я ученый, — думал Азим Рахимович, — и моя работа — делать науку. Если бы я был портной, я бы шил платье и обязан был делать дело хорошо, я бы презирал того соседа, у которого главной задачей было бы обмануть клиента, вытянуть деньги и еще украсть часть материала. Я ученый, и меня считают ученым. Это главное. Мои ученики ждут от меня знаний, идей, помощи. Того же ждет и мой народ, народ, который имел великую науку и на много веков утратил ее по тысяче причин, из которых не самой последней была объединенная беспринципность людей, толпящихся вокруг дела».
Мысли эти не мешали, а помогали ему думать о той задаче, которую поставили перед ним в шестой лаборатории. В нем зрела уверенность в собственной правоте — основа всякого истинного оптимизма. Не завтра он начнет повторение эксперимента, не завтра, но очень скоро. Он изменит программу и срочно получит новые тигли. Он знал, где они есть, у кого их просить…
— Вам звонит жена, — голос Миры Давыдовны из переговорника прозвучал неожиданно, будто не он включил его, отреагировав на зуммер.