Все было не так

Арро Агния

Знал бы он, сколько сил у меня ушло на то, чтобы просто встать с пола после первого шока. Как сложно мне сейчас стоять рядом с ним. Как тяжело дышать.

Внутри меня месиво из внутренних органов и осколков невидимого стекла. Я не понимаю, как буду жить без его карих глаз и поцелуев по утрам. Без влажных после пробежки футболок и неожиданных свиданий. Как завтракать без него? А ужинать? Засыпать? А потом просыпаться одной и вспоминать — всё разрушено.

Мы стоим на руинах наших отношений, сгорая от боли.

Как он мог? Как?!

Этот вопрос не даёт

мне покоя.

Почему это произошло именно с нами? Я же так люблю его. Я так сильно люблю его…

Напряжённые пальцы, пропахшие бензином, едва ощутимо касаются щеки, а мне кажется, это удар. Пощёчина.

Увожу голову от касания. Гордей роняет руку вдоль тела и судорожно вдыхает.

— Я ехал, чтобы рассказать, — глухо звучит его голос. — Сломался по дороге. Звонил тебе, а ты…

— Уже знала.

— Я понял. Можно мне пройти?

— Это твоя квартира.

— Наша, — поправляет он.

Мне сложно передвигаться. Всё мое тело категорически отказывается шевелиться. Тянет лечь и застыть на неопределённое время.

Гордей проходит к нашей спальне. Задерживается у дверного проёма. Врезается кулаком в косяк и идёт на кухню.

На столе всё так же разложены мои тетради. На микроволновке мигает таймер. Мясо разморозилось. Я хотела готовить ужин к нашему любимому вину, а он вёз его сегодня, чтобы разрушить наши отношения.

Не представляю, что он сейчас будет говорить.

По полу с грохотом двигается табуретка. Его горячая ладонь касается моей ледяной. Пальцы Гордея сжимаются. Он выдыхает, а я отстранённо думаю о том, что вдох слышала в прихожей. Не дышал?

Мне тоже даётся сложно. Приходится делать усилие, чтобы протолкнуть кислород в лёгкие. Если не контролировать этот процесс, всё останавливается и начинает кружиться голова.

Калужский подводит меня к табуретке. Усаживает на неё. Сам опускается на пол на колени.

Мы снова смотрим друг на друга. Это тоже похоже на мазохизм, как было с просмотром ролика. Мне больно, но я не могу оторваться от его глаз. В них агония. В них полыхает пламя. Его скулы стали ещё острее. Губы сжаты. Нижняя челюсть и шея сильно напряжены.

— Малышка, — меня давно никто так не называет. Только он. — Ясь, ты знаешь, я почти не пью.

Знаю. Это правда.

— В тот вечер мы сидели с парнями в клубе. Ничего необычного. Чисто мужская компания. Минимальный алкоголь, соки, минералка. Разговаривали. А потом я проснулся в чужой квартире… — замолкает на несколько секунд. — Голый и ещё не особенно трезвый. С диким отходняком. Просто адским. Мне так плохо не было целую вечность. И вот этот промежуток между тем, когда и каким макаром я успел так нажраться и моим не менее странным пробуждением просто исчез из памяти. Разбираться в произошедшем я был не в состоянии. Даже думать связно выходило с огромным трудом. В моих мыслях была только ты. Чтобы не завалиться домой в неадеквате, я уехал к Платону. У него немного привёл себя в порядок и…

— Платон знает? — впиваюсь ногтями в свои колени.

— Да. Малышка, он знает ровно столько же, сколько знаю я. Практически ни хрена! Это

очевидная подстава, Ясь. Я бы никогда так не поступил. Если бы я хотел гулять дальше, малышка, я бы не ввязывался в отношения с тобой. Мы бы не жили вместе. Всё, что есть между нами — это осознанное решение. Я люблю тебя. Я хочу быть только с тобой. Все эти дни подбирал слова, чтобы рассказать. Не успел…

— Ты стал другим после … этого. Я чувствовала, но не понимала, что так резко изменилось. Теперь ясно.

— Что тебе ясно, девочка моя? Что?!

— Тебе не хватало того, что было между нами.

— Не говори ерунды! — заводится Гордей.

— Я видела. И…

Мне больно и сложно говорить. Тяжело воспринимать всё, что рассказывает он. В ушах всё ещё стоят стоны Соболевой под моим мужчиной, на моём мужчине… Перед глазами кадрами прокручивается всё, что между ними было.

— Уходи, Гордей, — понимаю, что больше не могу выносить его общество. Не сейчас.

Всего слишком. Я не была готова к тому, что меня так жестоко ударит тот, кому я безоговорочно отдала свое сердце.

— Не хочу, — опускается лбом мне на колени. — Не гони меня, Ясь. Мы успокоимся и обязательно разберёмся с тем, что произошло и с тем, кто меня подставляет.

— Разбирайся. Сам. Твои ключи на зеркале. Ты забыл. Дай мне ещё немного времени. Завтра я съеду, и ты сможешь сюда вернуться, — говорю отстранённо, снова контролируя каждый свой вдох и выдох.

— Нет. Нет, Ясь. Не надо, — он впивается пальцами мне в бёдра. — Не бросай меня. Я… Прости меня. Прости за то, что не рассказал сразу. Ты — моя слабость, Ярослава Смольская. Мне очень страшно было тебя ранить, — целует мои колени. — Мне ничего не нужно без тебя, Ясь. Это ведь наша с тобой квартира, наша с тобой жизнь. Останься…

— Я не могу, — качаю головой.

— А если съеду я? Останешься? — смотрит совершенно несчастным, разбитым взглядом.

— Не могу, — повторяю снова. — Всё, что здесь есть — это мы. А нас, Гордей… нас больше нет, — и мой голос снова срывается.

Плачу, отвернувшись в сторону окна. Он скрипит зубами, тяжело дышит.

— Я не отпускаю тебя, слышишь? — его голос звучит совершенно убито. — Моя любимая, родная девочка. Не отпущу! — в отчаянии сжимает пальцы ещё сильнее. Мне больно, но всё равно не так сильно, как внутри. — Всё не так, — тихо повторяет он. — Не так, как тебе показали. Идиотка Соболева пытается получить то, что ей никогда не светит. Мои чувства, моё сердце принадлежат только тебе.

— Уйди, пожалуйста. Мне слишком больно от твоего присутствия, — хриплю, не узнавая собственный голос. Да и всё равно сейчас.

— Нет, — шёпотом отвечает он.

— Пожалуйста, Гордей! — кричу на него.

— Мне страшно оставлять тебя одну, — касается моих спутанных волос. Нервным движением убирает их за уши.

— С тобой сейчас хуже…

— Пообещай. Нет, поклянись мне, что не наделаешь глупостей, Смольская!

— Обещаю. Только уйди. Я правда больше не могу выносить твоё присутствие. Это всё равно, что нож, который без наркоза режет моё тело.