Все друзья делают это

Ручей Наталья

Я предвкушала, как это будет познавательно, интересно, и…

Но Филипп сегодня явно делал упор исключительно на познавательной части.

Остановившись у первого полотна с изображением дородной женщины, он стал вещать о том, какие кисти использовал художник, и почему он выбрал именно их. Так же мне было рассказано, в какое время суток работал этот художник, и как он смешивал краски.

О том, что на картине запечатлена некая Надира-Надя я узнала сама, из надписи на картине. Поинтересоваться, почему у нее двойное имя, я не успела, потому что, рассказав мне

все о кистях и красках, которые использовал художник в работе над этим полотном, Филипп подошел ко второй картине и стал рассказывать о творческих процессах и муках, которые претерпевал уже этот художник при работе со свето-тенью.

Окинув взглядом галерею, я усомнилась, что такими темпами мы дойдем хотя бы до пятого. А картин было не менее двадцати. И мне хотелось взглянуть на все.

— Что не так? — резко поинтересовался Филипп, заметив, что я перестала делать вид, будто пытаюсь хоть что-то запомнить про кисти и краски.

— Мы не могли бы как-то ускориться?

— Зачем?

— Не знаю, в курсе ли ты, — я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться и не вспылить в ответ на этот надменный взгляд, — но мы с Никитой сегодня уезжаем. А картин еще очень много, и я бы хотела взглянуть на все.

Филипп посмотрел на меня как-то странно, потом перевел изучающий взгляд на картину, как будто сомневался в том, что это говорила я, а не… Кстати, кто это? Ага, Адаб-Аня… А дальше написано неразборчиво…

— Так что? — пользуясь тем, что в отличие от нарисованной женщины, могу говорить, я вернула внимание Филиппа к себе. — Успеем посмотреть все картины?

И тут мужчина, наверное, решил, что уже достаточно покорил меня своим интеллектом, потому что снова спросил:

— Зачем?

— Ну… — еще один глубокий-глубокий вдох.

Я не собиралась ссориться со старшим братом Никиты. Вряд ли я снова его увижу, так что лучше нам остаться на таких, прохладных, но нейтральных отношениях. К чему растягивать негатив через границы и страны?

— Потому что, я пока не заметила никакого сходства с Никитой, — пояснила я терпеливо Филиппу, который смотрел на меня с нескрываемым интересом, и рассматривал не мои глаза, а все больше губы. — А Никита говорил, что, едва я взгляну на картины, сразу все пойму про его восточные корни.

— И все? — удивился мужчина и попытался склониться ко мне, но я сделала шаг назад. — Это действительно все, что тебя интересует в нашей семье? Дешевые картины?!

— Нет, — сделав еще один шаг назад, колко взглянула на ухмыляющегося мужчину. — Еще меня заинтересовало дорогое вино из погреба твоего папы и бесценный рецепт кекса из коллекции твоей мамы!

— Аня! — Филипп рассмеялся так неожиданно, что я дернулась и сделала еще один шаг. — Да не бойся ты! Это я так… проверить хотел. Скажем так, сделать пробный мазок новой краской…

— Знаешь что, — разозлилась я и, решив показать, что не лыком шита, кивнула на руку, которую он ко мне протянул: — У тебя не подходящие кисти, маэстро!

Филипп захохотал громче прежнего, а я сделала еще один шаг назад, развернулась, и… едва не столкнулась в дверях с Никитой.

Оттолкнувшись

от косяка, он подошел ко мне, взял за руку и медленно повел меня мимо замолчавшего Филиппа и вдоль галереи картин. Позволяя наконец-то рассмотреть мужчин и женщин в восточных одеждах — странных, колоритных, чуждых и чем-то притягательных.

— Все люди, которых ты видела — в той или иной степени наши родственники. И как ты теперь понимаешь, восточные корни у меня более сильные, чем ты думала раньше.

Я оглянулась на те картины, которые мы уже прошли, машинально отметила, что Филипп нас незаметно покинул, и с интересом взглянула на мужчину, который вел меня дальше.

— А это Шейх Мехметбен Мухамед, — Никита остановился у предпоследней картины с изображением красивого черноволосого мужчины с усами и модной ныне бородкой. — Тот самый пра-пра-пра-пра-пра-пра-дед, с которого начался наш род. Времена иные. Теперь о том, что у меня есть восточные корни, приходится приводить доказательства. Но что говорить, если и фамилия изменилась.

— Шейх… — опешила я. — Так вот почему ты Шейхов?!

— Красиво звучит, правда?

— Да, — согласилась я. — И такая история у фамилии!

— Я рад, что тебе нравится, — усмехнулся Никита и подвел меня к последней картине, где тот же мужчина был изображен уже не один, а с женщиной.

Красивой женщиной, светловолосой, светлоглазой, милой, очень улыбчивой и, судя по ее взгляду на мужчину, очень влюбленной.

— Икрам, — представил ее Никита. — До того, как она вышла замуж за моего пра-пра- пра-пра-пра-пра-деда. ее звали Ириной. И про восточные корни она имела такое же смутное представление, как и ты.

Я засмотрелась на женщину, восхищаясь ее внутренней силой духа, потому что я бы совершенно точно не смогла выйти замуж за восточного мужчину. Тем более тех времен. Это ведь не то, что Никита — он современный, свой, я знаю его с детства, у меня к нему не просто дружеские чувства, а…

Испугавшись своих мыслей и того, что они случайно могли быть озвучены, я бросила взгляд на Никиту. Но нет, он по-прежнему спокойно смотрел на картину.

— Все, что тебе надо запомнить из этой экскурсии, Аня… — мужчина перевел взгляд с полотна на меня. — Это то, что все мужчины нашего рода готовы на все, когда понимают, что встретили свою женщину. Они пойдут на сговор с противником. На разработку хитрого плана-ловушки. На сладкое искушение. На долгие уговоры. На бесконечные ночи. Единственное, на что они не готовы и никогда не пойдут, — это отпустить свою женщину.

Никита повел рукой, намекая на предков, взглянул на портрет своего пра-пра, прожег меня взглядом и спокойно, как бы невзначай, обронил:

— Я тоже не смогу этого сделать, Аня.

И мне вдруг стало так душно.

И страшно. И как-то… не знаю, возможно, неловко. И, понятия не имею, что еще это было за состояние и что дернуло меня за язык. Наверное, паника. Потому что я сама была в шоке, когда услышала свой испуганный голос, который едва слышно, но весьма категорично заявил:

— Я отказываюсь, чтобы меня звали Адаб-Аня!