Все или ничего
Шрифт:
— Переложите ее на меня.
— Каким образом?
— Любым. Мне безразлично. Хотите — дам расписку.
Врач нервно хохотнул:
— Расписку? Это можно бы, но… чем вы будете писать?
Только сейчас Ирина сообразила, что обе ее руки закованы. Вот уж действительно руки связаны!
Это умозаключение взбесило ее: мало того что стала физически беспомощной, так ее на этом основании еще и лишают гражданских прав!
— Чем писать?! — Ее тонкие ноздри раздулись от бессильной ярости, а шрамик над
Она оскалилась, как маленький хищный зверек, продемонстрировав идеальные, жемчужно-белые зубки. Голливудская улыбка… если это можно было назвать улыбкой.
— Давайте карандаш! Считаете, не сумею? Сумею!
Выражение лица у нее было такое, что врач невольно поежился: «Грех так думать, однако… счастье, что она не может шевельнуться. А то бы мне пришлось несладко…»
— Успокойтесь, успокойтесь, — пошел он на попятную. — Мы соберем консилиум, обсудим вашу просьбу…
— Это не просьба, — отрезала она. — Я требую!
— Поймите, Ири…
— Не желаю понимать! И становиться по вашей милости наркоманкой тем более не желаю!
Как раз в этот момент в палату вошел Владимир.
Врач растерялся вконец, не зная, как себя вести, чтобы не разозлить щедрого спонсора. Откажешь — посетитель, не дай Бог, подумает, что о Первенцевой плохо заботятся; пойдешь навстречу — чего доброго, обвинит в нарушении клятвы Гиппократа.
Львов был в накрахмаленном белом халате, который срочно заказали специально для него: спецодежды таких размеров не нашлось.
Манеры у вошедшего были царственные, и больная приняла его за начальство, тем более что врач перед ним явно заискивал.
Она тут же выложила ему свои требования в виде ультиматума:
— Пусть только попробуют войти со шприцем! Буду верещать без перерыва.
— Это она умеет, — подтвердил доктор. — Остальных пациентов придется просто эвакуировать. Сирены у «скорых» и те тише. А ведь у нас, Владимир Павлович, тут несколько человек буквально при смерти.
«Вообще-то ей психиатры нужны, а не хирурги, — затравленно подумал медик. — Надели бы на эту буйную смирительную рубашку, и дело с концом! Господи, о чем я? Девчонка и так связана по рукам и по ногам! Вот характерец! Не завидую ее будущему мужу…»
«Вот характер, — подумал и Львов, но с совершенно другим чувством — восхищением. — Как я завидую ее будущему мужу!»
— Почему вы отказываетесь лечиться? — мягко спросил он, присаживаясь возле кровати.
— А почему вы скрываете от меня мой диагноз? — ответила она вопросом на вопрос.
— Я?!
— Все. И вы лично в том числе.
Доктор, воспользовавшись тем, что внимание больной переключилось на посетителя, тихонько покинул палату. Хотел оттянуть момент принятия решения,
Львов, похоже, даже не заметил его исчезновения. Он не отрывал глаз от сердитого, но от этого не менее прекрасного лица Ирины Первенцевой:
— Но я знаю не больше вашего, Ирина Владиславовна.
— Как! — не поняла она. — Вы разве… Кто вы такой?
— Я… как бы вам сказать…
— Как есть, так и говорите. Напустили тут туману. Отвратительная манера.
Владимир собрался с духом. Решив честно признаться в том, что он и есть виновник всех несчастий, глянул смело и твердо прямо девушке в лицо. Но не успел и рта раскрыть, потому что…
Потому что она узнала этот взгляд, который уже видела однажды, очнувшись от бреда…
Рыжая глина с ростками молодой зелени… Карие глаза с зелеными крапинками… Так вот кому они принадлежат!
И Ирина спросила — уже без агрессии, неожиданно кротко, с благодарностью:
— Это у вас такие теплые пальцы?
— Пальцы?
Он, несомненно он. Тот, кто касался моего лица…
— Я знаю, кто вы.
Владимир сжался, ожидая сурового приговора. Но вместо этого услышал… просьбу о помиловании:
— Простите, что сразу накинулась. Вы почему-то решили заботиться обо мне, да? Я все слышала… Вы еще просили постоянный пропуск…
Владимиру показалось, что язык у него прилип к нёбу. Она думает, что слышала все? О нет, самое важное, самое ужасное она пропустила! Не поняла, из-за кого она попала сюда. Но может быть, это и к лучшему?
Слова страшного признания, готовые было сорваться, так и остались непроизнесенными.
«Заботиться»! Бедняжка считает его неизвестно откуда взявшимся добрым другом, тогда как в реальности…
Но что значит реальность в сравнении с этой доверчивой, полной благодарности улыбкой! Не голливудской, нет! Детской, непосредственной, открытой! И с этим выражением просительной надежды:
— Вы будете мне как родственник, да?
— Если вы не против, — с усилием сказал он и… опять промолчал об аварии.
— Только полная идиотка может быть против! Капризничать, деликатничать… У меня тут родных нет, а кто-то должен дать за меня эту проклятую расписку!
— Разве мне разрешат?
— Я же видела, они все перед вами на задних лапках! Рискните, попробуйте!
И Владимир, в глубине души понимая, что поступает неверно, пообещал:
— Я вам помогу.
Не мог он противиться этой беспомощной и в то же время такой сильной девушке, словно сошедшей с полотен мастеров эпохи Возрождения…
Возрождение… пусть же и она возродится к жизни! И пусть это произойдет так, как хочет она сама, даже если ее желание противоречит медицинским показаниям. Ей виднее. Это ее жизнь, и она вольна строить ее так, как считает нужным.