Всё как есть
Шрифт:
Наконец Нино прекратила издевательство, позвав нас завтракать. Мы пошли в дом, но Володя по дороге застрял у какого-то куста, усыпанного фиолетовыми цветами, начал скакать вокруг него с камерой и от завтрака ухватил лишь яблоко — не потому, что еда кончилась, а потому, что времени было жалко.
Мы с горем пополам записали мой разговор с Нино, ее рассказ о старом буке, который она выхаживала после огнестрельной раны — кто-то разрядил в него автомат, пули пробили ствол, и бук начал сохнуть и болеть; сняли панораму дома и окрестных гор, и Брянский начал собираться в пеший поход
— А если завтра дождь? — недовольно буркнул Володька.
— Здесь же микроклимат, — ехидно напомнила я.
Он посмотрел на меня так, как будто впервые сегодня увидел. Навел на меня камеру, на этот раз не требуя естественного лица. И скомандовал:
— Ну тогда пойдем в лес, что ли.
В лес мы шли, разумеется, для съемок, и я это понимала. Правда, в душе теплилась надежда, что в съемках будет какой-то перерыв. Надеялась я не напрасно — перерыв случился. В густой траве все произошло примерно так же, как летом среди березок Ясной Поляны, но в ускоренном темпе — на цейтрафере, как это называется в кино. Мне казалось, что Володя даже жалеет, что в этот момент не может держать камеру. И когда я открыла глаза, он уже оглядывался по сторонам в поисках интересного кадра и ракурса, а потом подтянул к себе десятикилограммовое чудовище и начал что-то снимать лежа, сквозь траву, ревниво царапавшую его распахнутую грудь.
Возвращаясь домой, мы снова приземлились под каким-то кустом, и я чувствовала себя каким-то тренажером для снятия творческой энергии, которую могучий организм моего продюсера вырабатывал с избытком. Он выплескивал в меня то, что перехлестывало через край, не умещаясь в съемку. Сказать, что меня это задевало или обижало — пожалуй, нет. И это было еще более странно. По всему я должна была обидеться. Но мне было просто грустно. Я примеряла на себя роль женщины, вся жизнь которой — в интересах ее мужа. Только примеряла — но какая это была тоскливая, серая роль! Неужели, неужели?.. Нет, об этом даже подумать немыслимо!
— Надо лечь пораньше и завтра с самого рассвета — на водопад, — заявил Володя, когда мы возвращались из леса на склоне дня. Теперь он говорил со мной какими-то безличными предложениями, без обращения: надо лечь, надо встать.
Надо так надо. Но до рассвета мы еще застряли на полдороге и долго снимали закат.
А наутро я проснулась в плотном горячем облаке температуры и с обложенным горлом. То ли сказались наши «перерывы» на голой земле, то ли моя вечерняя головомойка, которую я устроила себе холодной водой из ковшика.
— Ангина, — сказала Нино, заглянув в мой послушно открытый рот.
— Ну, вы разберетесь без меня? — нервно спросил Брянский, переминаясь за ее спиной.
— Разберемся, Володя, разберемся, иди. Карту не забудь и помни — возвращаться надо не позже четырех, иначе до темноты не успеешь. Поесть-то возьми!
Володя отмахнулся. Никакого «поесть» он, разумеется, не возьмет. Будет ему повод вспомнить наше июньское сыроедение. Интересно, растет ли в
— Сейчас будем лечиться, — объявила неунывающая Нино. — Поставлю тебя на ноги за один день. Хочешь, поспорим?
Надо было мне поспорить, потому что она бы проиграла. Но мне было слишком фигово. Я почти не замечала, что Нино капает мне в нос, какие компрессы кладет на горло и чем заставляет полоскать его на крылечке. И у капель, и у полоскания, и у компрессов был какой-то знакомый и совсем не лекарственный запах, который я улавливала даже сквозь насморк. Но мне было все равно. Я болею редко, но метко, и температура опрокидывает меня в почти бессознательное состояние.
— Нино, чем пахнет? — спросила я, когда жар чуть-чуть отпустил и мы с ней сидели на крыльце, любуясь багровым закатом. Володя должен был быть уже где-то на пути к дому.
— Все-таки пахнет? — сокрушенно уточнила она, закутывая меня в толстый платок из козьей шерсти. — Я принюхалась, наверное. Но ты не думай, все очищено и проверено. Это керосин, Катя.
— А? — только и сказала я.
— Да не переживай ты так. Керосин — отличное лекарственное средство, давно известное. Я тебе книжку дам почитать, чтоб ты не волновалась.
Книжка была тоненькой брошюрой московского издания. Я открыла ее и выронила из рук в неожиданном приступе слабости. Тяжелый, как ватное одеяло, сон навалился так внезапно, что Нино еле довела меня до постели.
Я открыла глаза, когда солнце уже стояло высоко. Температуры вроде не было, но чудовищная слабость сковывала тело.
Туалет у Нино был на улице. Хватаясь за кровать и стенки, я встала и добрела до крыльца. Во дворе было пусто и тихо, не слышалось ни голосов, ни стрекотания камеры. Куда они ушли? Наверное, в лес, что-то снимать.
— Ну как, лучше?
Я опять задремала, на этот раз сидя на нагретой ступеньке террасы. Нино стояла надо мной, загораживая солнце. Она была одна.
До меня только сейчас дошло, что Володька не вернулся с водопада, не ночевал дома и его нет до сих пор.
— Тихо, тихо, только без слез. Ничего еще не случилось.
— Где он может быть? — спросила я, всхлипывая.
— Что значит — где? На водопаде.
— Но он же должен был вернуться!
— А он решил остаться. Мало ли что. Заночевал в лесу.
— Но там холодно, опасно, и он голодный!
— В лесу-то опасно? Что ты говоришь, девочка! Волков там нет, чужие не ходят. Зайцев Володя вроде не боится. Да и голодным не останется, лес всегда накормит. Я его, Катя, вчера и не ждала.
— Как это — не ждали?
— Да так и не ждала. Я ведь Володьку знаю. Он с этого водопада может несколько дней не уходить, такая там красота.
— А это ничего, что мы… что я тут волнуюсь?
— А это, выходит, ничего. Если мужику вожжа под хвост попала, ты его дома не удержишь. Плачь не плачь. Только лучше не плачь. Пойдем поедим, и книжку мою ты все-таки почитай.
Есть мне не хотелось. Я прилегла на гамак, который Нино развесила на солнечной стороне, и стала читать многострадальную брошюрку, подсунутую мне вчера. Она называлась «Очищение и лечение керосином».