Все люди смертны
Шрифт:
— Пустите меня. — Она встала. — Мне нужно идти.
Он не пытался ее удержать.
Едва она зашла в подъезд, из двери высунулись Анни и Роже.
— Ты где была?! — спросил Роже. — Почему не вернулась к ужину? Почему пропустила репетицию?
— Я забыла о времени, — сказала Регина.
— Забыла о времени? С кем?
— Мне что, нельзя отвлечься? — нетерпеливо бросила она. — Будто все часы нашей жизни одинаковы! Будто всегда имеет смысл отмерять время!
— Да что на тебя нашло? — изумился Роже. — Где ты была?
— Я такой ужин приготовила, — вставила Анни. —
— Пирожки… — повторила Регина.
Она вдруг рассмеялась. В семь часов — пирожки, в восемь — Шекспир. Все на своем месте, каждая минута: их нельзя разбазаривать, они быстро утекают. Присев на стул, она медленно сняла перчатки. Там, в комнате с пыльным полом, есть человек, который считает себя бессмертным.
— С кем ты была? — не унимался Роже.
— С Фоской.
— И из-за Фоски ты пропустила репетицию? — недоверчиво спросил он.
— Да не так уж важна эта репетиция, — отмахнулась она.
— Регина, скажи мне правду, — потребовал Роже. Посмотрев ей в глаза, он задал прямой вопрос: — Что случилось?
— Я была с Фоской и забыла о времени.
— Так ты тоже сходишь с ума, — проронил Роже.
— Хотелось бы, — ответила она.
Она огляделась по сторонам. Моя гостиная. Безделушки. А он вытянулся сейчас на желтом покрывале там, где меня уже нет, и он верит, что видел улыбку Дюрера, глаза Карла Пятого. Он смеет в это верить…
— Он совершенно необычный человек, — сказала она.
— Он псих, — сказал Роже.
— Нет. Все куда интереснее. Он только что сообщил мне, что бессмертен.
Она с неприязнью заметила, что они явно оторопели.
— Бессмертен?.. — повторила Анни.
— Он родился в тринадцатом веке, — бесстрастно начала Регина. — В тысяча восемьсот сорок восьмом году он заснул в лесу и провел там шестьдесят лет, а потом еще тридцать лет в доме умалишенных.
— Довольно шуток, — сказал Роже.
— Почему бы ему не быть бессмертным? — спросила она с вызовом. — Мне кажется, что это не большее чудо, чем родиться и умереть.
— О, прошу тебя, — взмолился Роже.
— Даже если он и не наделен бессмертием, он считает, что наделен им.
— Классическая мания величия, — сказал Роже. — Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.
— А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? — задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: — А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!
— Это грубо, — обиженно заметила Анни.
— И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, — сказала Регина. — Неужто я создана похожей на вас?
Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! — яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: я бессмертен. Мир принадлежит ему, время тоже, а я — так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна.
— Это триумф! — объявил Дюлак.
— Мне нравится, что у вашей Розалинды под мужской одеждой таится столько кокетства и андрогинная грация, — сказал Френо.
— Не стоит больше говорить о Розалинде, — ответила Регина, — она мертва.
Занавес опущен. Розалинда мертва. Она умирала каждый вечер, и наступит день, когда она больше не возродится. Взяв бокал, Регина выпила шампанское до дна; рука ее дрожала; стоило ей сойти со сцены, ее начинало трясти.
— Хочется как-то развлечься, — жалобно сказала она.
— Потанцуем вдвоем? — предложила Анни.
— Нет, я хочу танцевать с Сильвией.
Сильвия, окинув взглядом приличную публику, сидевшую за столиками, спросила:
— Вы не боитесь, что мы привлечем к себе внимание?
— Разве лицедей может остаться незамеченным? — бросила Регина.
Она обняла Сильвию: та не слишком уверенно держалась на ногах, но танцевать она могла даже тогда, когда валилась от усталости; оркестр играл румбу; Регина принялась танцевать в негритянской манере и корчить непристойные гримасы. Смущенная Сильвия топталась напротив Регины, не зная, куда деть руки и ноги, и лишь вежливо и покорно улыбалась. Посетители также улыбались. В этот вечер Регина могла выделывать все, что угодно, аплодисменты были обеспечены. Вдруг она резко остановилась.
— Ты никогда не умела танцевать, — сказала она Сильвии. — Ты слишком благоразумна. — Она опустилась в кресло и обратилась к Роже: — Дай мне сигару!
— У тебя сердце заболит, — ответил он.
— Ну и что! Меня стошнит, все развлечение.
Роже протянул ей сигару, она тщательно раскурила ее и затянулась; во рту появился горьковатый привкус: по крайней мере, это было нечто настоящее, плотное, осязаемое. Все прочее казалось далеким: музыка, голоса, смех, знакомые и незнакомые лица, чьи отражения бесконечно множились и разлетались в зеркалах кабаре.
— Должно быть, вы чувствуете опустошенность, — сказал Мерлэн.
— Мне все время хочется пить.
Она выпила еще бокал шампанского. Пить, еще и еще. И несмотря на это, ее сердце стыло. Только что она пылала: зрители повскакивали с мест, кричали, аплодировали. Теперь они улеглись спать или же болтают, и ей стало холодно. А он, он что, тоже спит? Он не аплодировал, сидел и смотрел на нее. Он смотрел на меня из глубин вечности, и Розалинда сделалась бессмертной. Если бы я верила в это! — пронеслось у нее в голове. Если бы я могла в это поверить! Она икнула, язык сделался ватным.