Все новые сказки
Шрифт:
— Нет, — сказал Эйб.
Сара на секунду задумалась.
— Что значит «нет»?
Эйб вытащил из коробки стопку книжек с картинками и запихнул их обратно на полку.
— Ты готова с ней распрощаться, а я нет.
Сара вспыхнула.
— Распрощаться? — прошипела она. — Думаешь, в этом дело? Боже мой, Эйб, я просто пытаюсь научиться существовать, как все нормальные люди.
— Но ты не нормальный человек. Мы оба не нормальные люди, — сказал он со слезами на глазах. — Ведь она умерла, Сара.
Сара поморщилась, будто получила пощечину.
Эйб сел на пол и запустил руки в волосы. Через полчаса он поднялся и пошел в спальню. Сара лежала на боку и смотрела за окно, где солнце как ни в чем не бывало опускалось за горизонт. Эйб лег на кровать и прижался к ней.
— Ее я уже потерял, — прошептал он. — Я не хочу потерять и тебя тоже.
Сара повернулась к нему и погладила по щеке. Потом поцеловала, вложив в этот поцелуй все, что не могла высказать. Они стали утешать друг друга: легкие прикосновения, нерешительные поцелуи — знаки тепла. Но когда их одежда легла бесформенными кучками на пол, когда Эйб навис над своей женой, захватив ее тело, и попытался подстроить изгибы ее тела к своему, оказалось, что они больше не совпадают. Не стыкуются так легко, как прежде. Что-то было чуть-чуть не так. И это чуть-чуть заставляло их говорить: «Дай я попробую…» — и: «А может, так…»
Позже, когда Сара уже заснула, Эйб сидел и смотрел на край кровати, за который свешивались длинные белые ноги его жены.
Наутро, когда Эйб и Сара лежали в темноте, Сара сказала:
— Наверное, мне нужно побыть одной, — хотя это было не то, что она хотела сказать.
— Наверное, — согласился Эйб, хотя был совершенно не согласен.
Казалось, в этом новом мире, в котором происходит немыслимое, ничто не совпадает: ни слова, ни суждения, ни они сами.
Сара встала, завернувшись в простыню, — впервые за пятнадцать лет брака. А потому Эйб и не увидел — иначе он бы сразу это заметил, — что Сара выросла ровно на столько, насколько Эйб уменьшился, и, если только можно измерить неизмеримое, это было ровно столько, сколько они потеряли, когда потеряли дочь.
Сара сама достала чемодан с полки на чердаке, хотя полка была высоко, под самой крышей. Эйб смотрел, как она собирается. На пороге они обменялись пустыми обещаниями.
— Я позвоню, — сказала Сара.
Эйб кивнул.
— Будь умницей.
Она собиралась к матери. За все годы брака Эйб никогда бы не поверил, что такое возможно, и тем не менее сейчас он решил, что это к лучшему. Если Сара выбрала Фелисити, несмотря на их сложные отношения, может, это значило, что все дети рано или поздно вернутся к своим родителям, каким бы длинным ни был их путь.
Он придвинул стул к окну, иначе ему было ничего не видно: он едва доставал до подоконника. Стоя на стуле, он смотрел, как она убирает чемодан в машину. Она показалась ему великаншей. Должно быть, материнство делает женщину необъятной, подумал Эйб. Он глядел ей вслед, пока машина не скрылась, а потом слез со стула.
Работать он не мог — не доставал до прилавка. Не мог никуда поехать — ноги не дотягивались до педалей. Ему нечего было делать, и он стал ходить по дому, ставшему совсем пустым. В конце концов он, конечно же, пришел в комнату дочери. Здесь он провел немало часов. Рисовал ее красками, играл с кукольными продуктами и игрушечной кассой, перебирал ее одежду,
А потом забрался в ее кукольный домик, который сам смастерил на прошлое Рождество, и закрыл за собой дверь. Поглядел на аккуратно поклеенные обои, красное бархатное кресло, раковину. Поднялся по лестнице в спальню и подошел к окну, из которого теперь можно было смотреть, сколько вздумается. Вид изумительный.
41
«Goblin Lake» by Michael Swanwick. Copyright © 2010 by Michael Swanwick.
В 1646 году, в самом конце Тридцатилетней войны, отряд гессенских рейтаров еле унес ноги после катастрофического поражения (один неудачный обход с фланга — и через час те, кто мысленно уже торжествовал, позорно драпали врассыпную). Они встали лагерем у подножия какой-то горы, одной из высочайших в Шпессарте, если верить местному крестьянину, которого кавалеристы насильно увели с собой в качестве проводника. Среди рейтаров был один молодой офицер, записной враль и баламут, отпрыск рода фон Гриммельсгаузенов, при крещении нареченный Иоганном, для товарищей же — просто Юрген.
Здесь, в тылу, крестьяне неосмотрительно не зарывали припасы в землю, и по дороге отряд прихватил немало съестного да несколько бочонков рейнского. Вечером все вволю наелись и напились. Разделавшись с ужином, кликнули проводника и потребовали рассказать о местности, куда их занесла судьба. Крестьянин охотно повиновался: после первого испуга он рассудил, что солдаты по доброте своей вряд ли его прикончат, когда отпадет надобность в его услугах (а может статься, задумал усыпить их бдительность своим подобострастием, чтобы ускользнуть под покровом ночи, когда воины крепко заснут).
— Прямо под нами — и четверти мили не будет — Муммельзее, — начал он. На местном диалекте это означало «Озеро гоблинов». — Озеро это бездонное и с секретом: какую вещь в него ни опусти, назад вытянешь уже что-то другое. Завяжи в платок несколько камушков, привяжи к веревке и забрось — когда вытащишь, камушки превратятся в горошины, а может, в рубины, а может, в змеиные яйца. И это еще не все: если камушков нечетное число, вещей, в которые они превратятся, будет четное число. А опустишь чет — вытащишь нечет.
— Работенка не бей лежачего, — заметил Юрген. — Сиди на берегу да превращай гальку в рубины.
— Во что камушки превращаются, предсказать нельзя, — возразил крестьянин. — Может, станут драгоценностями, а может, и нет. Лучше зря судьбу не испытывать.
— Да хоть бы один раз из ста получались рубины… и на том спасибо… На рыбалке иной раз и того не добудешь.
Несколько кавалеристов внимали рассказу, затаив дыхание. Даже те, кто надменно смотрел вдаль, словно озеро их ничуть не интересовало, примолкли — боялись упустить свою выгоду. Крестьянин запоздало смекнул, что разбередил их алчность, и выпалил: