Все новые сказки

Пиколт Джоди Линн

Эйб взобрался на стул у стойки — именно взобрался: наверное, он сам не заметил, как сильно устал.

— «Джемисон» есть? — спросил он бармена, который одарил его кривой, как зигзаг молнии, улыбкой.

— А больше тебе ничего не надо, малыш?

— Простите?

Бармен покачал головой.

— У тебя есть удостоверение личности?

Эйбу было сорок два, и он уже не помнил, когда последний раз его просили подтвердить, что он совершеннолетний. В конце концов у него уже седина на висках! Тем не менее он полез за бумажником, и только тут сообразил, что оставил его в раздевалке

на работе.

— Нету, — признался он.

— В таком случае, и виски у меня нет. Приходи, когда исполнится двадцать один.

Эйб поглядел на него растерянно. Потом соскочил со стула, тяжело приземлившись на пол. И всю дорогу до работы выискивал свое отражение в гладких капотах «Бьюиков», в лужах и витринах кондитерских. Неужели, когда теряешь ребенка, теряешь и все годы, которые с ним провел?

Через неделю после смерти дочери Сара по-прежнему непрерывно о ней думала. Она ощущала на губах вкус кожи маленькой девочки — как легкий поцелуй — за секунду до того, как ощутить вкус цикория в кофейном напитке или сладость кекса. Она брала газету, но ощущала в руках резинку носочков, которые складывала после стирки. Она была одна, но слышала мелодичный детский голосок, произносивший предложения, в которых грамматика скакала, как лягушка.

Эйб, напротив, стал ее забывать. Он закрывал глаза и пытался вызвать в памяти лицо дочери — пока ему это удавалось, но с каждым днем оно становилось все более расплывчатым. Он часами сидел в ее комнате, вдыхал клубнично-манговый аромат шампуня, который все еще хранила ее подушка. Перебирал на полках книги, пытаясь увидеть их ее глазами. Он даже достал ее краски, встал перед зеркальцем, разделся до пояса и нарисовал у себя на груди ее сердце.

Сара всегда слушала мать и делала наоборот, но на этот раз решила последовать ее совету и пошла в церковь. Ей вспомнились гимны, звучавшие на похоронах дочери, и она содрогнулась. Но на этот раз у алтаря не было гроба, и это придало ей мужества. Она постучала, пастор пригласил ее войти и налил чаю.

— Мать за вас беспокоится, — начал он.

Сара хотела было ответить какой-нибудь гадкой колкостью, но сдержалась. Конечно, мать за нее беспокоится — она же мать. Она и сама сюда пришла именно поэтому.

— Скажите мне… — попросила Сара, — почему именно она?

— Что вы имеете в виду?..

— Я понимаю, что есть Бог, есть Царствие Божие. Но ведь в мире миллионы семилетних девочек. Почему он забрал мою?

Пастор ответил не сразу.

— Вашу дочь, Сара, забрал не Бог, а болезнь.

Сара фыркнула:

— Ага, конечно! Очень удобно.

Она чувствовала, что вот-вот сорвется, и уже раскаялась, что вообще сюда пришла.

Пастор взял ее за руку. Его ладонь была сухая, как бумага, успокаивающая.

— Нет ничего прекраснее рая, — тихо проговорил он. — Ваша дочь попала туда. И сейчас она смотрит на нас.

Сара почувствовала комок в горле.

— Когда моя дочь садится в фуникулер, у нее сердце начинает колотиться. В лифтах ее охватывает паника. Ей не нравятся даже двухъярусные кровати.

Она боится высоты.

— Теперь уже нет.

— С чего вы взяли? — не сдержалась Сара. — Почему вы так уверены, что после смерти что-то есть? Откуда вы знаете, что это не просто… конец?

— Я и не знаю, — ответил пастор, — но я надеюсь. И искренне верю, что ваша дочь попала в рай. Даже если ей там иногда становится страшно, Иисус успокоит ее.

Сара отвернулась: по щеке сбегала слеза.

— Она не знает Иисуса. Она знает меня.

Эйб обнаружил, что закон всемирного тяготения на него не действует. Он приходил на кухню и, пока наливал воды в стакан, поднимался вверх, так что едва стоял на цыпочках. И на улице, если шел чуть быстрее, он взлетал в воздух на каждом шаге. Он стал таскать камни в карманах брюк, ставших слишком длинными.

Однажды в субботу он сидел на постели дочери и вспоминал такой разговор.

— А можно я буду с вами жить, даже когда выйду замуж? — спросила она.

Он усмехнулся и сказал:

— Конечно. — А потом спросил: — Но где же будет спать твой муж?

Дочка, оказывается, заранее все продумала.

— А мы поставим ему раскладушку, как тогда, когда моя подружка остается на ночь.

Позвонили в дверь. Эйб спустился, открыл и увидел девочку, которую его дочь называла своей лучшей подругой — кстати, это она спала на раскладушке. У девочки покраснели глаза. С ней была ее мать.

— Здравствуй, Эйб, — сказала женщина. — Прости за беспокойство.

— Ничего! — ответил он чересчур радостно. — Ничего-ничего! Пожалуйста!

— Просто Эмили трудно привыкнуть ну… сам понимаешь. Она нарисовала картинку и хотела принести ее вам. Может, вы ее повесите где-нибудь.

Девочка протянула Эйбу листок. На нем цветными карандашами были нарисованы две девочки: одна темноволосая, как его дочь, другая светленькая, как Эмили. Девочки держались за руки, у них над головами было жаркое солнце, а снизу — зеленая трава.

Эйб заметил, что он почти одного роста с Эмили: ему почти не пришлось наклоняться, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Спасибо, солнышко. Очень красиво, — сказал он. — Я его повешу у нее над кроватью.

Он хотел было погладить ее по голове, но в последнюю секунду сообразил, что от этого будет только больнее — и отдернул руку.

— Ты в порядке? — прошептала мать Эмили. — Вид у тебя… — Она замолчала, подыскивая слово, но так и не нашла и только покачала головой. — Ох, ну конечно, ты не в порядке. Что я говорю! Прости, Эйб. Прости.

Она бросила на него быстрый взгляд, взяла Эмили за руку и пошла прочь.

Эйб так сжал в руке рисунок, что бумага смялась. Он глядел, как Эмили пинает опавшие листья, и они взлетают маленькими вихрями. Мать смотрела прямо перед собой, не замечая этого маленького чуда.

Сара и Эйб почти не разговаривали. Но однажды Эйб вошел в комнату дочери и увидел, что Сара снимает с полок книги и убирает в коробки.

— Что ты делаешь? — потрясенно спросил он.

— Я не могу смириться, — сказала Сара, — когда все это здесь, так близко.