Все проклятые королевы

Гальего Паула

А может, они уже ищут меня, чтобы убить.

Я больше никогда не смогу вернуться в Орден, и, когда я вспоминаю ту площадь в Сире, на которую меня привела Нирида, обугленные тела, женщин, убитых в театре… это перестаёт для меня что-то значить. Я не хочу быть частью чего-либо, что допускает такие вещи.

И всё же меня терзает укол вины, который не даёт мне рассказать всё сейчас.

Пока нет.

— Мы обе храним секреты, Нирида, — говорю я, придавая голосу как можно более твёрдый тон. — Этот останется со мной… пока.

Она ухмыляется с презрением.

— Я

так и думала.

Я вспоминаю свои миссии. Вспоминаю того торговца, который разбогател, потому что я рекомендовала его ткани. Вспоминаю того священника, что теперь возглавляет Адораторий Галерей благодаря мне…

И думаю об Элиане. О моём бедном Элиане… который умер таким молодым, так и не успев пожить.

Я тоже не жила; нет, по крайней мере, большую часть своей жизни.

А Тартало, Ламия, ведьма… все они что-то почувствовали во мне.

Дочь Мари. Так они меня называют. Это то, кем они считают меня.

Возможно, мои силы действительно происходят оттуда, так же как силы ведьм. В конце концов, Мари — мать почти всех языческих богов.

Что-то тёмное и извивающееся шевелиться у меня в груди. Всю жизнь меня учили, что наши способности — это зло, что само наше существование — грех. Но я знаю, что это неправда. Я знаю это, стоит мне только вспомнить о моём дорогом Элиане; ведь его короткая жизнь, какая бы она ни была, стала даром для всех, кому повезло быть с ним рядом, кто знал его. И всё же целая жизнь, наполненная чувством вины и ложью, не так легко стирается. Даже если я понимаю, что Орден обманывал меня, что за этим могут стоять тёмные, извращённые цели, я всё ещё чувствую вину, въевшуюся в мои кости. И мысль о том, что мой дар может исходить от матери всех богов…

Мне становится трудно дышать.

Нирида долго смотрит на меня, и я не могу понять, что она собирается сделать. Затем её рука ложится на рукоять меча, она делает шаг вперёд и кивает мне, указывая подбородком.

— Ты можешь снова принять её облик?

Я сглатываю.

— Это причинит мне много боли.

Нирида смотрит прямо мне в глаза.

— Мне нужно, чтобы ты снова стала ею, чтобы отвести тебя обратно в твою комнату.

Я сжимаю зубы.

— Я не могу остаться здесь?

— Нет, — отвечает она жёстко.

Я понимаю. Та часть меня, которая дисциплинирована, воспитана, прагматична и расчётлива, понимает это, и всё же это больно, как будто мне снова вонзают кинжал в сердце.

Она мне не доверяет.

— Хорошо.

Я покорно возвращаюсь в облик Лиры. Моё тело принимает его, словно привычную одежду, легко подстраиваясь под её формы и изгибы, пока не взрывается болью; болью, разрывающей меня изнутри, отчего, когда превращение завершается, всё вокруг погружается во тьму…

Обитель дьявола

Только повернув назад от обители дьявола, ты сможешь спастись.

Или, по крайней мере, так говорят смертные, что боятся магии и видят во мне воплощение всего, что противоречит их вере. Они, однако, не знают одного: за всё нужно платить. Плата берётся как за вход, так и за выход, хотя первое

всегда обходится дешевле, а сколько потребуется для спасения — неведомо никому.

Обычно никто не хочет платить за посещение моего дома. Дань отдают Эрио, Смерти, ведь именно он ведёт души в Чистилище, а там Илларги, свет мёртвых, указывает путь к обители Мари.

Но душам покойников запрещено переходить на ту сторону с чем-либо принадлежащим им при жизни. Вот почему смертные кладут монеты рядом с телами своих близких: чтобы те могли воспользоваться ими, когда захотят пересечь черту.

Однажды в деревне Сулеги дочь мельника трагически погибла. Утонула, так говорят. Её тело, в одежде, нашли в реке. Течение принесло девушку обратно в деревню, где её обнаружил сын кузнеца. Это было странно, ведь октябрь в том году выдался холодным, и трудно было представить, зачем ей понадобилось идти к воде. Но кто знает? Поговаривали, что она могла поскользнуться и удариться головой. Однако на теле не нашли ни единой травмы, и никто не знал, что Далия делала у реки.

Именно поэтому решили, что в её смерти повинно одно из моих тёмных созданий.

В течение нескольких дней люди развешивали эгузкилоре на дверных косяках, молились Мари о защите и проводили обряды, чтобы умиротворить лесных духов. А когда за пару недель никто больше не пропал, люди забыли об этом. Все, кроме брата Далии, который продолжал её видеть.

Ему было девять лет, и он сильно боялся. Он знал, что мёртвые часто остаются на время в домах, где жили при жизни. Их называют этхеяун — это духи-хранители, которые добровольно остаются, чтобы оберегать своих близких до тех пор, пока те тоже не перейдут на ту сторону. Но его сестра не появлялась дома: он видел её стоящей в конце узкой и тёмной улицы, на перекрёстке, среди самых жутких деревьев леса… и это внушало ему ужас.

Далия не говорила с ним, и он никогда не пытался заговорить первым. Она пугала его, потому что казалась чужой: серьёзное выражение лица, слегка наклонённая голова, волосы, развевающиеся так, словно ветер их не касается. Она просто смотрела на него своими когда-то тёплыми глазами, как будто чего-то ждала, а если мальчик выдерживал её взгляд достаточно долго, она поднимала руку и показывала три пальца.

Три.

И тогда он начал думать, что она чего-то хочет. Ему пришло в голову, что на похоронах рядом с её телом оставили две монеты, как принято, но, возможно, из-за её юного возраста Эрио требовал ещё одну, чтобы она смогла пересечь границу.

Он не знал, удалось ли ей забрать две монеты, что оставили для неё изначально, поэтому украл ещё три. У него ушло время, чтобы собрать их: он боялся, что его поймают. Все эти недели он жил в жутком страхе, каждый раз, когда замечал, как сестра смотрит на него, молча требуя: три. Три. Три.

Наконец, собрав их, он собрался с духом и отправился в лес, к реке, где она утонула.

Чтобы монеты не потерялись, он нашёл плоские камни, отполированные течением, и сложил их в башенку, от самого большого к самому маленькому. Последний камень был лишь немного больше трёх монет, которые он аккуратно положил наверх.