Все пути ведут на Север

Крушина Светлана Викторовна

Пережить допросы он и вовсе не надеялся, а потому запрещал себе думать о матери, сестре и невесте, которых, скорее всего, никогда уже не увидит.

На протяжении всего пути касотские солдаты и офицеры из конвоя обращались с Дэмьеном подчеркнуто почтительно, но глаз с него не спускали и веревки не ослабляли, особенно когда он с повозки перебрался в седло. Ехали все больше какими-то безлюдными окольными тропами, стараясь не привлекать к себе внимания. Вокруг бушевал май, готовый вот-вот перетечь в нежаркое, спокойное северное лето. Может быть, мое последнее лето, напоминал себе Дэмьен и крутил головой по сторонам, и дышал полной грудью, стараясь впитать в себя как можно больше этой кружевной, зеленой, пенной прохлады.

Конечной

целью путешествия оказался большой, хорошо укрепленный форт, черной мрачной громадой нависавший над окрестными деревнями. По прикидкам Дэмьена, он мог бы вместить в себя до тысячи солдат, и не оказаться при этом переполненным. Но стоявший внутри гарнизон оказался гораздо меньше тысячи. Поскольку глаза Дэмьену почему-то не сочли нужным завязать, он очень внимательно смотрел по сторонам, и хорошенько запоминал увиденное. Не то чтобы в его положении это могло пригодиться, но — на всякий случай, по привычке. Человек четыреста, решил Дэмьен, а может, и того меньше. В более многочисленном гарнизоне здесь не было нужды, линия фронта проходила слишком далеко.

Встретил важного пленника лично командующий крепости. Был он высокий, седой, обрюзгший, уже почти старик. Он взял из рук конвойного офицера послание императора, неспешно прочел его и тут же впился в Дэмьена маленькими колючими глазками.

— Ваше высочество, значит, — проговорил он грубым каркающим голосом и добавил с явной насмешкой: — Не думал, что выпадет мне такая честь. Рад знакомству.

— Не могу сказать того же самого о себе, — отозвался Дэмьен.

— Ничего страшного. Мы с вами будем редко видеться. Но пробыть вам у нас придется долго, так что чувствуйте себя как дома.

Словно желая подчеркнуть его слова, для начала Дэмьену позволили вымыться, что страшно его удивило. Но отказываться от такой чудесной возможности вернуть себе человеческий вид он не стал. Ему даже дали новую чистую одежду взамен его изорванной и заскорузлой от грязи. Из старого оставили только сапоги, чему Дэмьен тоже сильно удивился — он-то полагал, что пленным сапоги не положены. Встречали его как поистине дорогого гостя, разве что не устроили в его честь пир. Но на этом, то есть на ванной и на свежем платье, все хорошее закончилось. Еще через час он оказался в тюремной камере, в первом в своей жизни каменном мешке, в цепях, холодными кольцами охватывающих его запястья. Камера располагалась в одном из нижних ярусов форта, куда не проникал дневной свет, и Дэмьен мысленно попрощался с солнцем. В отчаяние, впрочем, впадать было еще рано. Предстояло набраться терпения и дождаться ответа от Тео — только его решение окончательно определит судьбу пленника. И Дэмьен собрал волю в кулак, скрутил в себе отчаяние и стал ждать. Но время тянулось неимоверно долго, Тео молчал, и день ото дня на душе у принца становилось все чернее.

В одну сторону послания приходилось передавать через Илескара, поскольку и он, и Рувато почти неотлучно пребывали в Эдесе, а Илис вслед за императором носило по городам и весям. Лаборатория Илескара была хорошо ей знакома, и поэтому она сбрасывала ему письма через портал, а Рувато уж заходил за ними сам. Обратная переправка проходила не так гладко. Случалось, что письмо для Илис, с большим опозданием, приходило в целом ворохе корреспонденции для Бардена — а эта корреспонденция переправлялась уже через длинную цепочку храмов Гесинды. Каждый раз Илис обмирала: Рувато никогда не осторожничал и писал, что ему в голову взбредало. Распечатай и прочти Барден его письмо, он, вероятно, узнал бы много нового, — такого, что ему отнюдь не понравилось бы… Но Барден был очень внимателен. Несмотря на то, что в день ему приходилось просматривать десятки писем, он сразу выделял взглядом характерный мелкий почерк Слоока и его родовую печать с башней и ключом, и с неизменной усмешкой передавал послание Илис.

— Что вы так улыбаетесь? — каждый раз начинала нервничать та.

— Просто

радуюсь, что у моей воспитанницы появился, наконец, ухажер, — немедленно приняв серьезный вид, отвечал Барден, но в глазах у него продолжали мерцать насмешливые желтые искры.

— Бросьте вы — ухажер!..

— Как?! Разве это не любовные послания? — совершенно искренне изумлялся Барден, и Илис с трудом сдерживала желание запустить в него чем-нибудь тяжелым. — О чем же тогда он пишет так часто?

— Не ваше дело!.. — фыркала Илис и уходила, задрав нос.

В скобках нужно заметить, что она совсем распустилась и временами вела себя с наставником откровенно дерзко. Ей все сходило с рук. Барден слишком явно получал удовольствие от ее дерзкой колючести и поощрял ее стремление к независимости. Он почти полностью отказался от мысли сделать из Илис светскую даму, лишь иногда указывал ей на необходимость помнить, что кроме мужских туалетов, на свете существуют еще и женские платья. Гардероб Илис уже значительно обогатился, и поэтому иногда она охотно доставляла наставнику маленькие радости, по вечерам появляясь перед ним в платье, а не в штанах и сапогах.

Еще Илис получала письма от Марка, но приходили они гораздо реже. Писал их Марк «по случаю» и, бывало, они подолгу не могли найти адресата, потому что на месте Илис, как уже говорилось, не сидела, а сообщить свое местонахождение на настоящий момент не всегда было возможно.

Писал Марк в основном о войне, ничего другого вокруг себя он просто не видел. С наступлением тепла военные действия возобновились с новой силой, принц по самые уши погряз в кровавом болоте войны, и ему это, кажется, нравилось. Во всяком случае, в глазах Илис он не походил на человека, который через силу тащит наваленную на него непосильную ношу. Правда, он писал скупо и короткими фразами, но на жизнь не жаловался. Пару раз в его письмах Илис обнаружила поразительные по описательной силе батальные сцены, что заставило ее задуматься — неужели в Марке пропадает сочинитель? С описательным даром дела у него вроде бы обстояли еще хуже, чем у нее. Неужели близость опасности действует на него так живительно?.. Илис не могла припомнить, чтобы зимой замечала в нем поэтические наклонности. Впрочем, может быть, они проявлялись на расстоянии.

К маю князь Рувато Слоок умудрился-таки сделать Илис если не соучастницей своих антиимперских махинаций, то сочувствующей — уж точно. Читая его письма, она, правда, старалась как можно скорее проскакивать те части, где Рувато с присущей ему великосветской многословной небрежностью описывал очередную сомнительную аферу, но в голове у нее против воли все же что-то застревало. Хорошо, что Барден дал слово не заглядывать в ее мысли, иначе она, сама того не желая, сдала бы Слоока и его приятелей с потрохами. А среди его приятелей числилась, между прочим, некая дюкесса Карлота Шлисс, не много — не мало — родная сестра императора… Впрочем, родственница Бардена Илис как раз и не волновала. Беспокойство у нее вызывал Рувато. Однажды, полагала она, он доиграется и засыплется на какой-нибудь из своих махинаций. Переубедить его, однако, было нереально. В этом Илис убедилась после нескольких попыток. Ей оставалось только помалкивать и надеяться, что «пронесет». Счастье еще, что ей самой удавалось держаться в стороне от деятельности Рувато и компании.

Увы, счастье длилось недолго.

Целый месяц они жили в Акирне, когда однажды майским вечером Барден, переворошив гору своей корреспонденции, вручил Илис очередное письмо. Она прочла его, уютно устроившись в тихом уголке кабинета. Вечер был совершенно мирный, в небе догорала заря, и света как раз хватало, чтобы разобрать вычурные бисерные строки. Несмотря на разлитое в сумеречном воздухе спокойствие, под конец чтения волосы у Илис на голове зашевелились. Она поняла, что Слооку надоела ее выжидательно-отстраненная позиция, и он решил проверить ее на прочность. Да проверить по-хорошему, как следует, не стесняясь сломать!..