Все реки петляют
Шрифт:
Дело в том, что хозяйка моя в последнее время начала отчётливо вздыхать по Ричарду Клейтону из Клейдона, ходившему на "Энтони" теперь уже первым лейтенантом. Пока он был в положении "с глаз долой" — как-то это вздыхание не сильно мешало думать, а тут просто полное разжижение мозгов и сумбур в мыслях. Поскольку мозги и мысли наши как-то между собой связаны, я на такие преступления против разума недовольно бурчал. И добурчался.
В себя пришёл уже в поставленной на полозья кибитке, несущейся по укатанной обозами зимней дороге.
"Ты, это, внутренний голос! Как полагаешь, зачем я ей вдруг понадобилась?" —
"Ты одна что ли едешь?"
"Куда там одна! С конвоем. Не пойму только, стерегут меня или оберегают. Четыре здоровенных лба при пищалях и пистолях."
"Тогда совсем ничего не понимаю."
"Ой, только не начинай, пожалуйста, рассуждений про бабскую психику и её непредсказуемые выверты. В принципе, я с твоими заключениями согласна, но обидно же!"
"Чувствуешь, что меняешься?"
"Ещё как!"
"Ладно, не трусь — прорвёмся"
На постоялом дворе лошадь нам сменили мгновенно, чуть не приплясывая от усердия. Провожатые же ехали двое на козлах, и двое на запятках. Они успели принести нам горячего питья с мёдом. Возможно, это сбитень. Ещё я успел приметить, что кроме огнестрела, ребята вооружены саблями, а не шпагами — то есть не в европейском ключе обмундированы и оснащены, а с претензией на традиционность в одежде. Постоянно пытаюсь читать знаки, но потом, прочитав, не знаю, какие выводы из них делать.
Пробовал оценить скорость езды, но ни часов при себе нет, ни столбов верстовых. На очередной "станции" вместе с лошадкой сменились и охранники. Тот факт, что наступила ночь, ни на что не повлиял — мы продолжали мчаться. Если предположить, что лошадка пробегает двадцать километров в час, то при непрерывном движении есть шанс домчаться в два дня. Это что? Такая конная эстафета организована? Как-то ещё непонятней мне сделалось.
Доставили Соньку на Кукуй прямиком в домик, где мы оставили Лизу. Встреча получилась радостной. Домохозяюшка наша сидела за, ни за что не догадаетесь, рисованием. Завершала карандашный портрет незнакомца в парике. Новостей у неё особых не было, разве что про Петрушу, который изредка её проведывает. Но царевич тут вздумал устроить попойку с дружками, так она его строго отчитала и прогнала. Вот он теперь и вовсе на глаза не показывается.
Софи, конечно, расхвасталась, что добралась аж до Урала, и что на следующее лето подумывает пройти вверх по Чусовой и осмотреть места для устройства волока в реку Исеть, по которой хочет проникнуть в речную систему Оби и Иртыша.
Пока разговаривали — стемнело. К воротам подъехали сани, откуда вышла дама, постучавшаяся в ворота. Тут и козе понятно, что пожаловала царевна, причём с заявкой на то, чтобы быть не узнанной посторонними. Типа такие нынче на Москве тайны Бургундского двора. Лиза её встретила и проводила в дом. Учтиво так, но без излишнего поклонения. Может быть они и незнакомы.
— Здрава будь, Софья Алексеевна, — приветствовала посетительницу моя реципиентка.
— И ты будь здрава, — вернула вежливость царевна. — Не говори другим, что я здесь была, — а сама с сомнением взглянула на Рисовальщицу, которая поспешно понимающе кивнула. Гостья же уселась на стул и сообщила прямым текстом:
— Василий Голицын помянул ненароком, будто ты ему неудачу в давешнем походе на Крым по картам
В это мгновение я всеми душевными силами удержал Софьюшку от возражений и объяснений насчет того, что имеет место недоразумение. Принудил соорудить смиренное выражение на лице. Бывают у нас такие внутренние междусобойчики по скоростному обмену сведениями, когда оба разума сливаются в один, а в управлении телом мы начинаем чередоваться, работая совместно.
— Не вели казнить, самодержица, — постарался я придать нашей позе вид испуганный и виноватый.
— Не велю, если мне будущее предскажешь.
Пока я судорожно размышлял над тем, как воспользоваться суеверием этой высокоучёной, но всё равно бабы, Софи сделала решительный ход. Она гордо выпрямилась, подняла подбородок и глядя прямо в глаза царевне, ответила:
— Казни.
А я помню её и в лобовой атаке на погонные кулеврины испанского галеона, и в нырке под корму французского флейта. Девочка-подросток, превращающаяся сейчас в девушку, взяла в горсть чувства, распутала сумбур моих ассоциаций и нанесла безжалостный удар куда-то в самое чувствительное место трепетной женской души нашей высокопоставленной посетительницы. Умеют бабы больно куснуть.
Софья Алексеевна оторопела, прямо на глазах сдулась, закрыла ладонями лицо и всхлипнула.
— Неужели всё настолько безнадёжно, — воскликнула она пытаясь сдержать слёзы.
— Эм. Ну, это смотря какой глаз прищурить, — вкрадчиво произнёс я Сонькиным голоском. Плачущая женщина сразу сделала меня беспомощным, и я ей от всей души посочувствовал.
— Но лучше смотреть в оба, — тут же заспорила со мной моя реципиентка. — А то, ишь, с братом родным она поладить не может, а он, между прочим, войско готовит, чтобы тебя, глупую, от бояр оборонить. И науку воинскую постигает на страх смутьянам. Ну и крымским разным-всяким Гиреям. Это ведь ты войском командовать послала дипломата! А почему бы не заставить хлебопёка сапоги тачать? Нет, принцесса, пока не одумаешься, не смиришь гордыню, блин тебе горелый, а не доброе предсказание.
Да уж, насумбурила Сонька так, что даже меня запутала. Но, кажется, до чего-то там в душевных терзаниях нашей гостьи достучалась. Вроде как взяла на понт, стихийно разобравшись в тонких эфемерных материях, и наступила на самую звонкую струну.
Лиза-Рисовальщица глядя на это поначалу испугалась, но быстро взяла себя в руки, набулькала в три деревянных стаканчика по паре глотков ямайского рома и поднесла на деревянном же подносике.
— Не пьянства ради, а здоровья для, — провозгласил я тост. — Хлебни, Софья Алексеевна успокоительного из далёкой заокеанской земли.
— Дальше говори, — потребовала царевна, приняв из стаканчика и закусив пряником, поданным всё той же расторопной Лизой.
— Слух идёт, будто ты не хочешь брата своего на трон пускать, а сама короноваться собираешься, — доложила Лизавета.
— Дураков много, — подхватил тональность я. — Вот они и верят этой чуши. А иные и брату твоему, Петру Алексеичу, нашёптывают. Вот когда бы все видели, что ты подрастающего царя к делам великим готовишь, совет с ним держишь, оказывая уважение его будущим нелёгким трудам, об устроении государства беседуешь, ценя его познания и излагая свои размышления, когда с мнением его несогласна, тут бы и конец глупым пересудам.