Все случилось летом
Шрифт:
Приобщившись, так сказать, к рабочему классу, Бернсон не отказался и от своих хозяйских привычек. Каждый квадратный метр его земли должен был приносить доход. И приносил. Жена Регина разъезжала по базарам, торговала окороками, сметаной, яблоками, да еще как торговала! Взять хотя бы тот же огурец: засоли его с разными листочками, травками, придержи до зимы, и выручишь за него в десять раз больше, чем осенью. А если в Риге тот или иной продукт не в цене, всегда можно сговориться с колхозными машинами, колесившими по дальним дорогам в поисках места, где люди платили за товары столько, сколько запросишь.
Бернсон перелил бензин и хотел уж уходить, но, увидев на дороге Регину, решил подождать. Жена вела домой
Подошла Регина и, облокотившись на раму кабины, взглянула на мужа. В меру полная, крепкая смуглая женщина с увядающей, но еще не поблекшей совсем красотой.
— Что нового? — спросила она.
Бернсон собирался рассказать, что сегодня угодил в канаву и помял щиток, поэтому завтра утром придется задержаться в мастерской. Однако ничего не сказал — разве эти бабы что-нибудь смыслят в подобных вещах? Так зачем попусту тратить слова?
— Ничего, — буркнул он. — А дома как?
— Ты бы поговорил с матерью, — осторожно начала Регина. — Уж больно она всем глаза мозолит. Таскается повсюду, словно побирушка. Перед людьми стыдно.
— Какое тебе дело до людей? — вскипел Бернсон. — Завидуют нам, вот и болтают. А ты не слушай.
— Да мне-то что, — не уступала Регина, хотя прекрасно понимала, что разговор мужу не по душе. — Мне-то что, ты о Юстине подумай. Когда-нибудь ей придется краснеть за старуху. Люди пальцем будут показывать: смотрите, дочь студентка, а бабка по дорогам щепки собирает, как последняя нищенка. Неужто мы не можем себе позволить…
— Юстина?! — воскликнул Бернсон и громко рассмеялся. — Нашла о чем сокрушаться. Да что может быть общего у Юстины с этими голодранцами? Пусть тычут пальцем, пока он не отсохнет. Эка важность!
— И все же… Ей это может не понравиться. За ней молодые люди начинают ухаживать.
— А не нравится — ее дело! — отрезал Бернсон. — Если найдет себе дом получше — милости просим. Пускай попробует. Тогда поймет, что смеяться может каждый дурак, а безбедную жизнь обеспечит отец, и никто другой. Вот так.
— Мне-то что, — пробормотала Регина, отходя от машины.
По дороге к дому ковыляла старушка в залатанной одежде с мешком травы за спиной. В руке она несла ведерко, доверху набитое палками и прочим древесным мусором, подобранным на шоссе, у железной дороги. Ведерко почти касалось земли, оттого старушка плелась, согнувшись в три погибели и опираясь на палочку. Глянув на Бернсона с женой, она что-то прошамкала беззубым ртом и, отворив калитку, скрылась во дворе. Бернсон проводил ее теплым взглядом. Вот это мать! Ей бы греться на солнышке, так нет, сама — никто ее не заставляет — каждый божий день ходит по дорогам и тащит домой все, что под руку попадет — мягкую травку корове и поросятам, щепки на растопку. Она исползала на коленях весь огород, каждую грядку прополола, попробуй там найди хоть один сорняк. А какая мастерица варить корм для телки с поросятами — те растут на глазах. Да, недаром мать носила фамилию Бернсон. Бернсоны умели жить. У них всегда всего было вдоволь. Но, может, Регина права — стара стала мать. Чего доброго, свалится — как без нее управишься с хозяйством? Ведь жена все время по базарам разъезжает. Может, лучше отправить мать торговать вишней? Пускай наделает кульков — и на станцию, поезда теперь ходят часто и все останавливаются. Пассажиры любят ягоду. А везти ее на рынок невыгодно — больно дешевая и портится быстро. Да, тут стоит подумать…
Поставив машину в гараж,
— Уж больно ты распустил Юстину.
Бернсон глянул на мать сверху вниз. Рядом с ним она была совсем маленькой, скрюченной, высохшей. Лицо пестрело множеством морщинок, но черные глаза глядели бойко и остро. Старуха беззвучно пошевелила губами и продолжала:
— Тут вчера вечером подкатил один на мотоцикле, усадил ее рядышком в коляску, да и был таков. А куда они уехали?
— Почем я знаю? — рассердился Бернсон. И чего они все привязались к Юстине? Больше не о чем чесать языки?
— Ах, не знаешь? Так, так. Я тоже не знаю. И Регина не знает. А Юстина уехала. Парень длиннющий, как аист, в сапогах блестящих. Так и юлил вокруг нее.
«Диспетчер Япинь. Инженер», — подумал Бернсон, а вслух сказал:
— Ну и что? Пускай катается. Для того и каникулы. Понимаешь, каникулы, мать, — то есть время поразвлечься.
— Но люди злые, — бормотала старуха.
— За Юстину ты не бойся. Она поумней всех нас, вместе взятых. Что ты хочешь, студентка, образованный человек. А главное — дочь Бернсона.
— Ах, вот как — дочь Бернсона! Тогда почему она не работает? Только шляется. Бернсоны всегда работали.
— Мать, ничего ты не понимаешь. Ты человек старый, отстала от жизни. Ну скажи, зачем ей работать? Чего ей не хватает? Она что, в огороде должна копаться? Свиней кормить? На кой черт тогда в институтах учиться?
— Все равно, люди злые, ох и злые, — сердито проговорила старуха и, еще ниже опустив голову, принялась ковырять палкой утрамбованную землю. — Почему она спит на сеновале? Почему не спит в комнате?
— Да ты, я вижу, совсем рехнулась! — крикнул Бернсон, теряя терпение.
Оставив мать у колодца, он пошел на кухню ужинать. За ужином его настроение еще больше испортилось. Мясо пересолено, картофель разварился, в салат опять навалили сметаны. Продавать ее надо, продавать, а не переводить на салаты! Все равно в жару аппетита нет, можно обойтись и простоквашей. А еще лучше — кашу бы сварила! Юстина, видите ли, должна работать. Смех — да и только! Ну, конечно, мать не знает, что у него деньги пачками в разных местах припрятаны. В оборот их надо пускать, чтоб доход приносили, а куда с ними теперь сунешься, ну куда? Что с ними делать, с деньгами-то?
Оттолкнув от себя тарелку, Бернсон встал из-за стола и отправился в мастерскую. Первым делом он закрыл дверь на засов, потом откатил в сторону бочку с бензином и, приподняв доску, вытащил из-под нее обернутый в клеенку мешочек. В нем были деньги. Сотни, сложенные по тысячам, и каждая пачка перевязана ниткой. Но что в них толку? Гниют в этой норе, а приложить их некуда, — у Бернсона один живот, и много ли ему из одежды нужно. А вот если бы… Если бы можно было эти деньги… Эх!
Тоскующим взглядом он посмотрел в окно. Отсюда был виден гараж леспромхоза, высокий забор, крыша мастерской. Если бы можно было купить для начала хоть три, даже две автомашины, вот эти новые, что берут по десять тонн, — тогда бы он показал, как делать деньги, как рубль приносит пять! Нанял бы шофера, того же Каспара, он, когда нужно, и ремонтом мог заняться, — с виду вполне порядочный и крадет, наверное, в меру. Потом купил бы третью машину, там, глядишь, четвертую, пятую… А всех бы этих прорабов, диспетчеров, заведующих, начальников, инженеров, мастеров, десятников разогнал к чертовой бабушке, пускай в лес идут вкалывать. Он бы и один управился — дело знает и деньги считать умеет. Юстина закончила бы институт, стала бы помогать, подвела бы, так сказать, научную базу. Вот такая жизнь достойна Бернсона. А теперь…