Все случилось летом
Шрифт:
— Вот спасибо вам, милая, — сказала она. — Только кто вы такая и почему я вас раньше тут не видела?
— А вы и не могли меня раньше видеть. Я недавно переехала в новый дом.
— А-а-а! Так я и подумала. Что ж, придется заглянуть к вам с хлебом-солью. А я живу вон в том старом. Старому человеку — старый дом. Как волку нора, — усмехнулась старушка. — Меня все тут знают как госпожу Спандере. Может, слыхали?
Девушка покачала головой.
— Ну вот, считайте, что мы с вами познакомились. Где ваши окна?
Анна Клявиня показала. На пятом этаже.
— Ого! Поближе к небу. А я на самом что ни на есть низу.
У старого дома, уцелевшего рядом с новым, было только два этажа. Нижний наполовину тонул в сугробах. Простившись, госпожа Спандере по расчищенной дорожке поплелась во двор того
Анна, придя домой, рассказала мужу Теодору про госпожу Спандере. Теодор — он работал фельдшером в той же больнице и учился в медицинском институте — только плечами пожал: он тоже никогда не слышал такой фамилии. И вскоре оба позабыли об этой встрече.
Но однажды вечером прозвенели два коротких звонка. Дверь открыла сама хозяйка и вначале не узнала гостью, тем не менее попросила войти и уже в коридоре при ярком свете поняла, что перед нею госпожа Спандере.
— Вы, верно, меня не узнали? — негромко молвила та, усмехаясь.
Анне было неловко в этом признаться, и потому, не сказав ни «да», ни «нет», она попросила гостью раздеться. Черная котиковая шуба, шапка из того же меха с булавкой-жемчужиной на боку, коричневая кожаная сумка, высокие боты из черного фетра… Неужто та самая старушенция из троллейбуса? Правда, весь этот наряд имел вид довольно жалкий: шуба местами облысела, каблуки стоптаны, и все же…
Госпожа Спандере улыбалась. Пригладила перед зеркалом седые волосы, сзади стянутые пучком. Оправила серо-зеленую шаль на худых плечах.
— Ну вот, мы готовы, — сказала она, вдруг неведомо откуда извлекая красную гвоздику. — Мой подарок! Примите, не обессудьте.
В коридор высунул голову Аннин муж. Поздоровался. Потоптался на месте и скрылся на кухне.
— Вы тут располагайтесь, а я пошел заниматься! — сказал он.
Проведя гостью в комнату и попросив ее немного подождать, Анна тоже ушла на кухню.
— Что ж теперь делать? В доме пусто, я ведь не знала, что будут гости.
— А ничего не надо делать, — проворчал Теодор. — Сваришь кофе. Посидишь, поболтаешь. Старый человек, скучно одной дома сидеть, а пойти некуда. Что тебе — трудно?
Госпожа Спандере встретила хозяйку театрально поднятым пальцем:
— Хотите, перескажу, о чем с мужем говорили на кухне? Так вот: принесла нелегкая эту шальную старуху, а на стол ставить нечего, придется одним кофе обойтись. Права я или нет?
Еще ни разу Анна Клявиня так густо не краснела — до корней волос.
— Вот видите, угадала! И когда вошла, вы меня не узнали. Уж такой у нас, у женщин, характер: насквозь друг друга видим, а все хитрим. Но я-то пришла к вам единственно из чувства благодарности. Вы добрый человек, а я достаточно воспитанна, чтобы помнить о хороших людях. Внизу, правда, глянула на окна — горит ли свет, иначе какой смысл подниматься. Вы на меня не сердитесь? Я вам доставила столько хлопот.
— Что вы, что вы! — возразила хозяйка. Но госпожа Спандере опять вскинула свой костлявый палец и пригрозила им. И они разом рассмеялись.
Дав кофе отстояться, госпожа Спандере пригубила чашку:
— О! Да муж у вас просто волшебник по части кофе. В этом я знаю толк. Каждая нация кофе готовит по-своему: финны так, итальянцы иначе, турки совсем по-другому, к тому же каждый турок его варит на свой собственный лад. А это сварено по-немецки, я сразу поняла. О! Теперь-то я похожа на общипанную курицу. А в ту пору, когда вас еще на свете не было… В Риге я слыла первой красавицей. Из любого мужчины веревки могла бы вить.
Осторожно помешивая ложечкой, госпожа Спандере погрузилась в размышления. Даже старость не смогла истребить на ее лице следы былой красоты, и Анна, в своем воображении разгладив морщины гостьи, слегка взбив обвислые щеки, вернув ясность карим глазам, заключила, что госпожа Спандере, пожалуй, не хвастает. И в то же время она ощутила, что красота этой женщины была бездушной, жестокой, та красота, которая требует слепого обожания, которая привыкла только брать, ничего не давая взамен.
— А вы о-очень милы! — произнесла госпожа Спандере, подняв на нее свои усталые глаза. — Есть в вас что-то нордическое — тихое, серьезное. Что-то от Гретхен, быть может, от Сольвейг… Ну, чего смущаетесь, мужчинам такие нравятся. Тихие воды — глубокие воды. Да, да, да!
Хозяйка, смущенно потупив глаза, добавила в чашки горячего кофе. В тот вечер она мало говорила, хотя была не из молчаливых. Вставит слово, опять умолкнет, будто сознавая свое ничтожество в присутствии столь выдающейся персоны. Во всяком случае, так это представлялось госпоже Спандере.
— Я на своем веку многое перевидала, Анныня. Пойдешь, к примеру, с мужем в дом правительства на банкет… Кошмар! Все только на тебя и смотрят, а ты должна пройти через зал по натертому до блеска паркету. И пройти не кое-как! Это искусство, милая, владеть своим телом! Такая тут тренировка нужна! А ведь со стороны черновой работы не видно. Однако попробуйте протанцуйте тур вальса так, чтобы у вас Библия с головы не упала… Изящество, грация прежде всего! Что еще нужно женщине? Я скажу вам, Анныня, три вещи: дорогие духи, отличное белье да богатый муж, который на балы бы тебя вывозил. Бывало, выберусь к парфюмеру, полдня просижу, и никогда не уходила без того, чтобы сотню латов не оставить. А белье… Милая, где вы нынче найдете хорошее белье! — говорила гостья, понижая голос, наклонясь поближе к хозяйке. — По мне, лучше голой спать, чем одеваться в эту бумазею!
Всласть наговорившись, гостья опять погрузилась в размышления. Ее высохшие руки осторожно передвигали блюдечко, на щеках выступил румянец. Она внимательно разглядывала кофейную гущу, перебирая в памяти одной ей известные воспоминания.
— Да, вот что хотела вам рассказать! — спохватилась вдруг госпожа Спандере. — Чуть не забыла. Встретила сегодня давнего знакомого. Да и не знаю, право, можно ли его назвать знакомым. Но лучше все расскажу по порядку. Случилось это еще, когда муж дом строил — тот самый, в котором сейчас живу. В ту пору тут была окраина, участки стоили недорого. Ну, думаю, как раз то, что мне надо: покой, тишина. Схоронюсь от городского шума, от любопытных глаз. Да-а, закончили стройку, и, как в таких случаях водится, мастеровые пьют, песни горланят. Я, конечно, в строительном деле ничего не смыслила, но муж посадил меня рядом в машину, сам за рулем. Безумно тогда ревновал меня, ни на минуту от себя не отпускал. — Госпожа Спандере усмехнулась и надушенным платочком протерла глаза. — Да… Так вот, приметила я там стройного, худого паренька. То ли он кирпичи таскал, то ли раствор замешивал, — не вспомню сейчас. Миловидный такой юноша, украдкой нет-нет да и глянет на меня. А я смотрю, башмаки у него вконец развалились, один каши просит, второй бечевкой перевязан. Прямо рыцарь в лохмотьях! Отозвала мужа в сторону, велела дать парню денег на ботинки. Муж пошел крутить так и сяк, наконец достает один лат — покойник был прижимист! А я говорю ему: «Неудобно, господин Спандере, неудобно давать один лат, подумай, что люди скажут». Все-таки дал ему два лата. Это было, когда наш дом построили. Как сейчас помню — на крыше дубовый венок… А сегодня, можете себе представить, иду по улице, навстречу мужчина. Сама на него налетела, дура старая. Подняла глаза, гляжу: знакомое что-то. Только где я могла его видеть? И тут меня словно молния озарила: ну конечно, он, паренек, два лата, худые башмаки… Знаете, Анныня, почему он мне запомнился? Не знаете? А потому, что он и спасибо тогда не сказал. Зажал деньги в кулак, будто так и полагается, повернулся и убежал. Вот как! Я была потрясена: ты к человеку сердцем, а он к тебе задницей!.. Ведь это же элементарно — поблагодарить того, кто сделал тебе добро. По крайней мере, я так воспитана, и так у нас было принято. И подумайте: после стольких лет его встретить! Уж когда отошла, только тогда обернулась. Смотрю, и он обернулся, видно, вспомнил! Отошла еще немного, опять обернулась — стоит на прежнем месте, глядит таким странным пристальным взглядом. Видный из себя господин; каракулевая шапка, воротник… Нет чтоб руку подойти поцеловать! Что вы! Из той же, верно, братии, что в трамвае место не уступят! Свинцовый зад! От такого благодарности? Не дождетесь, милая!